Предсмертные слова - [12]

А седовласый король Великобритании ГЕОРГ ПЕРВЫЙ, который не знал ни слова по-английски, переел дынь. По дороге из Лондона в свой родной Ганновер он остановился в маленьком голландском городишке Делден, где, на ночь глядя, заказал плотный ужин с чудовищным количеством перезрелых дынь — «совершенно возмутительный поступок!» Утром он с трудом — после такого-то переедания! — выпил стакан горячего шоколаду и сел в дорожный экипаж, чтобы продолжить путешествие. И тут ему подали письмо от его бывшей жены, Софии Доротеи, к тому времени уже умершей. В присутствии своего слуги, арапа Мустафы, «король Джордж» вслух прочитал письмо: «…Вы поступили со мной жестоко… Я никогда не прелюбодействовала ни с графом Кёнигсмарком, ни с кем-либо ещё… Напоминаю Вам предсказание французского оракула, что Вы умрёте менее чем через год после моей смерти… Прощайте». Письмо выпало из рук Георга. Сам король упал на подушки кареты. У него случился апоплексический удар. Ни кровопускание, ни пиявки, ни клистиры не привели его в чувство, но он отказался от больничной койки, высунул в окно экипажа мертвенно-бледное лицо и погнал форейторов дальше: «В Оснабрюкк! В Оснабрюкк!..» И это были его последние слова. Когда карета прибыла в Оснабрюкк, Георг Первый был уже мёртв. Была суббота, 10 июня 1727 года. Не любимый народом, хитрый и распутный эгоист, но умный и честный король «Англии, Франции и Ирландии, защитник веры», Георг умер через полгода после смерти своей якобы неверной жены, как и предсказал ясновидящий француз.

Первый среди российских учёных Нобелевский лауреат (1904), великий физиолог земли русской ИВАН ПЕТРОВИЧ ПАВЛОВ всё спрашивал жену: «Который час?» Он сильно простудился, когда возвращался из научного городка Колтуши в Ленинград, а двигатель его «линкольна» заглох на дороге. Тогда восьмидесятисемилетнему академику пришлось несколько километров идти пешком по февральской непогоде. «Проклятый грипп! — ворчал он, уложенный врачами в постель. — Сбил таки мою уверенность дожить до ста лет». Павлов лежал тихо, в полузабытьи, из которого временами удавалось выводить его для питья и любимых его блинов с топлёным маслом. И тогда он непременно спрашивал Серафиму Васильевну: «Который час?» Но когда кто-то постучал в дверь и хотел войти в спальню, закричал: «Павлов занят, Павлов умирает…» Проницательный ум гениального исследователя блеснул в последний раз минут за 15 до кончины. «Позвольте, но ведь это кора, это кора, это отёк коры мозга», — поставил он безошибочный диагноз своему недугу, посрамив присутствовавших светил медицины. Потом попытался подняться, отбросить одеяло, спустить ноги, но это было ему уже не под силу. И тогда он обратился за помощью к врачам: «Что же вы, ведь уже пора, надо же идти, да помогите же мне!.. Я постиг всё, что мог… Дальше — только Бог…»

«Который час? — всё спрашивал ВИССАРИОН ГРИГОРЬЕВИЧ БЕЛИНСКИЙ, „белый генерал русской интеллигенции“. — Дайте попить». И жадно пил воду сначала из стакана, а потом прямо из графина. И всё чаще спрашивал: «Который час?» Перед самой смертью его вывели во двор дома, на Лиговке, где он снимал деревянный флигель, и усадили на диван под деревьями. Там его застал Иван Панаев. «Он протянул мне руку, всю покрытую холодным потом, приподнял голову и сказал: „Плохо мне, плохо, Панаев!“» Тот начал было говорить слова утешения, но Белинский перебил его: «Полноте нести вздор!» Он хорошо знал, что у него чахотка, хотя это слово в доме никогда и не произносилось. Панаев и доктор Тильман увели Белинского со двора в спальню. «Вот уж не думал дожить до того, чтобы меня водили под руки», — усмехнулся он, когда его уложили в постель. Белинский стал заговариваться, но узнал приехавшего из Москвы знаменитого профессора истории Тимофея Грановского, пожал ему руку и сказал: «Прощай, брат Грановский, умираю». За несколько минут до кончины он, уже без сознания, вдруг быстро приподнялся на подушках, вскочил на ноги, сделал несколько шагов по комнате и сказал в коротких и прерывистых словах речь, обращённую будто бы к народу русскому. Но из его длинной речи почти ничего уже нельзя было разобрать. И в конце концов он громко и явственно произнёс: «А они меня не понимают, совсем не понимают!» После чего попросил жену, Марию Васильевну, бывшую классную даму: «Всё это хорошенько запомни и верно передай эти слова кому следует». В соседней комнате заплакала его дочь Ольга, и он прошептал: «Бедный ребёнок, её одну, одну оставили!» И в шестом часу утра 26 мая 1848 года тихо умер.

Свергнутый король Египта ФАРУК ПЕРВЫЙ, коротавший годы изгнания в Риме, свой последний ужин разделил с новой подружкой, Анной Марией Гатти. В загородном ночном клубе «Иль де Франс» он заказал дюжину устриц и баранью ногу с жареным картофелем и фасолью. Всё это запивалось вином Монте Бьянко, минеральной водой «Эвиан» и Кока-Колой. Перед фруктами, десертом и кофе Фарук закурил гаванскую сигару и, обычно немногословный, неожиданно предался воспоминаниям о старых добрых временах. «Когда меня изгоняли из Египта, не нашлось ни одного из бывших моих друзей, кто бы встал на мою защиту, — рассказывал он синьорине Гатти. — А те, к кому я особенно благоволил, так те отплатили мне самой отборной руганью, и больше других. То же самое будет и тогда, когда меня попросят и отсюда. У египетских крестьян бытует поговорка: „Когда бык падает, тотчас же, откуда не возьмись, появляется тысяча ножей“». Вдруг сигара выпала из его рта, невидящие глаза уставились в пространство, и грузный экс-король рухнул на стол, на остатки ужина. Азартный игрок, скандалист и дебошир, известный коллекционер автомобилей, самолётов, почтовых марок, монет (ему принадлежал один из шести известных подлинных рублей Константина 1825 года) и порноарта, завсегдатай заведений самого сомнительного свойства, Фарук умер, по словам одного итальянского журналиста, «по-царски, как бык на арене цирка».