Предсмертные слова - [11]
А вот римский консул ЛУЦИЙ ЛИЦИНИЙ ЛУКУЛЛ, «великий обжора», как звали его римляне, объелся тушёного в оливковом масле осьминога, да так, что пришлось вызывать эскулапа. Тот попытался образумить гурмана: «Такие застолья плохо кончаются». Но впавший в старческое слабоумие Лукулл приказал повару Каллисфену принести ему с кухни остатки осьминога. И со словами «Я ничего не оставлю в этом мире, о чём смог бы сожалеть в том» доел их и медленно угас прямо за столом в своей роскошной вилле «Эдем».
А сановный российский поэт ГАВРИЛА РОМАНОВИЧ ДЕРЖАВИН объелся ухи. Доктор Симпсон посадил его на строгую диету, но когда дворовые мужики сельца Званка натаскали из Волхова свежей рыбы, он не утерпел: «Сварите-ка мне на ужин уху!» А доктору заметил при этом: «Хорошо тебе, братец, с полным брюхом мне есть запрещать; мой-то желудок ведь пуст и есть просит. Я стар стал и кое-как остальные деньки дотаскиваю». В восемь часов он съел две полные тарелки ухи, как вдруг ему сделалось дурно. Кликнули доктора. Тот прописал шалфей. Домашние советовали лучше напиться чаю с ромом. Не помогло ни то, ни другое. «Ох, тяжело! Ох, тошно! Господи, помоги мне, грешному», — раздавалось из кабинета. Жена зашла к нему в 3 часа пополудни. Чванливый и блестящий сержант в былом, а ныне действительный тайный советник и разных орденов кавалер сидел за письменным столом в белом вязаном колпаке и шёлковом шлафроке, подбитом беличьим мехом, хотя день 20 июля 1816 года был довольно жарким. «Не знал, что будет так тяжело, Дарья Алексеевна, — пожаловался он ей, второй своей жене, поглаживая на коленях свою любимую собачку Бибишку. — Но так надо! Господи, помилуй меня, прости меня! Так надо, так надо! Не послушал… Слишком много ухи поел… Вы-то отужинали?..» И с этим смолк.
И чешский композитор АНТОНИН ДВОРЖАК захотел ухи: «Сварите мне суп. Из карпа». И домашний доктор, профессор Ян Гнатек, впервые за последние десять дней разрешил маэстро встать с постели и откушать. Жена и сын Отакар одели его, с их помощью Дворжак сел в кресло и с неожиданным аппетитом съел тарелку супу. Но едва поев, сказал: «У меня кружится голова, я пойду лучше лягу…» То были последние слова маэстро, ибо вслед за этим он побледнел, потом побагровел и упал в кресло. Он что-то хотел ещё сказать, но только нечленораздельные звуки вырывались из его горла. Пульс бился едва заметно, наконец исчез совершенно, и доктор Гнатек лишь констатировал смерть великого славянского композитора ровно в полдень 1 мая 1904 года в своём доме на Житной улице в центре Праги.
А французский мыслитель ЖЮЛЬЕН-ОФРЕ де ЛАМЕТРИ умер, объевшись пирогов. Пироги эти были верхом кулинарного искусства некоего Ноэля, личного повара и любимца прусского короля Фридриха Великого. Ламетри был не только врачом по профессии, не только чтецом короля, не только членом Берлинской академии, но и известным чревоугодником. Да что там чревоугодником! Просто истинным обжорой и, умирая в чрезвычайных страданиях, он громко хохотал, повторяя: «О, невоздержанность! Я никогда не скажу, что ты — зло». Когда страдания исторгли у Ламетри, который «не признавал ни Бога, ни врачей», отчаянный возглас: «Иисус! Мария!», священник, находившийся с ним в комнате, радостно воскликнул: «Наконец-то вы хотите возвратиться к этим священным именам!» Как ни плохо было в тот момент Ламетри, он нашёл в себе силы возразить: «Отец мой, это лишь манера выражаться». Когда же тот предпринял новую попытку вернуть умирающего в лоно церкви, безбожник Ламетри спросил: «А что скажут обо мне, если я всё же поправлюсь?» Он не поправился.
