Предсмертная исповедь дипломата - [10]

На вопрос в лоб и ответ такой же:

– Да, если ты этого захочешь.

Она ласково взяла мою руку, не спеша чмокнула мою щеку и сказала, как выдохнула.

– Ты Пашка, и только ты, Паша, мой!

Оно бы на этом можно и поставить точку, но Настя почему-то продолжила тему вне логики.

– А костиной Леночке сейчас, вероятно, ужасно трудно…

Голос ее был приглушенный, если не виноватый. Я понял, что она на фоне нашего счастья жалеет другую женщину, счастье потерявшую. И в этом была вся она, Настя, вечно сочувствующая другим людям, готовая в любую минуту помочь. Но здесь был не тот случай: помогать было некому. В глазах Насти стоял укор, который я вряд ли смог бы объяснить. Прозвучал ее голос:

– Паш, а и в самом деле ничего нельзя понять? Ведь просто так ничего не бывает. И ты, вроде как поверенный в его делах, душеприказчик, тоже ничего не понимаешь и ничего не подозреваешь?

– Да, Насть, все это так. Я ничего не понимаю, подозревать – это его служба. – Я кивнул головой в сторону: к нам подходил в спешке Вдовин. И я, естественно, его имел в виду.

Вдовин, весь какой-то запыхавшийся и озабоченный, галантно раскланялся с Настей (я, кстати, заметил давно, что она ему была далеко не безразлична), стрельнул в меня внимательным служебным взглядом и сказал:

– Хорошо, что я вас застал, и вы никуда не отъехали. Паша, соберись с мыслями и топай к шефу. Мы сочинили проект телеграммы в Москву о событии, но… – Вдовин в недоумении дернул плечами, вздохнул и продолжил, – посол хочет с тобой пообщаться до того как телеграмма будет отправлена. Мне понятно недоумение на твоем лице, поскольку ты столько же ничего не знаешь, как остальные, но не спорить же с начальством?

Он немного помолчал, а потом с явным собственным неудовольствием добавил.

– Кого-то шеф хочет отправить в сопровождение гроба. Не исключено, что ты являешься основной кандидатурой.

«Вот те на! – я даже дернулся от неожиданности – этого еще не хватало. Видимо никто не хочет ехать в Москву гонцом с недоброй вестью. А почему Вдовин, похоже, не в восторге от моей кандидатуры? Наверное полагает, что ему было бы лучше поехать самому и там, в Центре, от всего отмазаться, поскольку лучше, чтобы была представлена версия во благо начальства и Вдовин иже с ним, а во мне, в том, что я буду стараться отмывать начальство, уверенности нет».

С искренним возмущением я возразил, ибо этого только мне и не хватало, но ответственный за безопасность колонии очевидным жестом руки показал, куда мне надо идти немедля. Я встретил беспокойный взгляд Насти, повернулся и уже отходя сказал:

– Думаю, что все дело не займет много времени. Ждите меня с дочкой дома.

* * *

В кабинете посол был один. Он сидел за столом, без всякого видимого интереса смотрел на лежащую перед ним бумагу и, когда я вошел и по его приглашению сел на диван, он протянул ее мне.

– Итак, молодой человек, я хочу, чтобы проект телеграммы вы прочитали, а я затем его подпишу. В общем и целом, ужасное событие обсуждено обстоятельно и со всех сторон. Мнение всех, в том числе и ваше, хорошо известно. Нам известен факт, поскольку он очевиден, а неочевидные причины будут ждать своего раскрытия. Об этом мы и пишем в нашем сообщении в Центр. Их там, – посол слегка пренебрежительно помахал рукой, как бы давая понять, что это его мало заботит, – это вряд ли устроит, но, как я понимаю, хоть расшибись, но что-либо конкретное нам пока не составить. Вы Иванова знали больше всех, мы радовались, глядя на вашу дружбу. Почитайте бумагу и скажите, не следует ли к ней что-либо добавить?

Посол задумчиво смотрел в окно, я читал документ, будучи вновь в сметенных чувствах. К документу я не мог ничего добавить, так и сказал:

– По моему в документе все изложено точно. Я сам мучился долго в поисках причины, но… не нашёл ни малейшего следа в этом направлении.

Я молча смотрел на посла, в страхе ожидая, что он объявит о моем отъезде в Москву вместе с гробом.

Так можно и должно было ответить послу – коротко и ясно. Но я видел, что спрашивает он не потому, что хочет каким-то образом запачкать моего друга, а он просто по-человечески переживает за него душою отца. Это было несколько неожиданно, поскольку в повседневной жизни посол не выглядел добрым страдальцем, а скорее это был вредный служебный сухарь. Но сейчас его явная озабоченность отца, у которого у самого было два взрослых сына и дочь, его стремление понять происшествие, сближали меня с ним. Я не мог ответить коротко и ясно. Пришлось как-то «раскрыть скобки»:

– Видите ли, Иван Иванович, разговоров у нас было немерено много, по темам самым разным. С чего начать?.. С политики? Константин ею всегда, даже когда был радистом на БДБ, интересовался. Особенно, внешней политикой, почему и со временем поступил в МГИМО. Как и все мы, настроен он был резко антиимпериалистически, считал, что с врагами государства трудового народа – СССР нужно сражаться неустанно и, если нужно, войной. На этой, в принципе, хотя и смягченной временем позиции, Костя находился до конца дней своих. Сбить его с нее противник не смог бы никогда. – Я немного помолчал и повторил, – никогда!