Предшественница - [83]

– Вот он. – Я не могу перестать улыбаться. – Вот он, Тоби. – Но в то же время я волнуюсь. Привычка ждать оценок Эдварда, добиваться его одобрения возникла слишком недавно, чтобы уже полностью исчезнуть.

Он высоко поднимает Тоби и вглядывается в его круглое радостное лицо. – Когда ты узнала? – тихо спрашивает он.

– Что у него синдром Дауна? После того, как обнаружили закупорку. С ним рождается примерно треть детей с дуоденальной непроходимостью. – Исследование ДНК, дающее точный результат с вероятностью существенно выше 99 процентов, тоже, случается, подводит. Но после потрясения и отчаяния, вызванных диагнозом, какая-то часть меня чуть ли не обрадовалась тому, что результат оказался ошибочным. Знай я раньше, я бы точно сделала аборт, а сейчас, глядя на Тоби, в его миндалевидные глаза, на его нос пуговкой и на роскошные губки бантиком, разве я могу пожелать, чтобы он не прожил свою жизнь?

Разумеется, причины для беспокойства есть. Но все дети с синдромом Дауна разные, и нам, похоже, повезло больше, чем некоторым. Не скажешь, что мышцы у него слабее, чем у любого другого младенца. С координацией движений, когда он сосет грудь, все, кажется, в порядке. Затруднений с глотанием, пороков сердца и проблем с почками нет. Его нос, хоть он и пуговкой, определенно в Эдварда; глаза, хоть они и миндалевидной формы, не так уж отличаются от моих.

Он прекрасен.

– Джейн, – наконец говорит Эдвард, – здесь и сейчас тебе может быть тяжело это услышать, но ты должна будешь от него отказаться. Есть люди, которые усыновляют таких детей. Люди, которые выбрали такую жизнь. Не такие, как ты.

– Я не смогу, – говорю я. – Эдвард, я просто не смогу.

На мгновение я вижу в глубине его глаз проблеск гнева. И, может быть, кое-что еще: слабое мерцание страха.

– Мы могли бы измениться, – продолжает он, словно я ничего не говорила. – Мы с тобой. Мы могли бы начать сначала, с чистого листа. На этот раз у нас могло бы получиться. Я в этом уверен.

– Будь ты со мной откровеннее по поводу Эммы, – мягко говорю я, – у нас сразу могло бы получиться.

Он пристально на меня смотрит. Я вижу, что он задумался – не материнство ли так на меня повлияло: изменило меня, сделало увереннее?

– Как я мог говорить с тобой об этом, если я сам этого не понимал? – наконец говорит он. – Я человек одержимый. А ей нравилось меня провоцировать. Она возбуждалась, заставляя меня терять контроль над собой. Я ненавидел себя за это. В конце концов я порвал с ней, но это было трудно, очень трудно. – Он медлит. – Однажды Эмма дала мне письмо. Сказала, что в нем она попыталась объясниться. Потом попросила меня его не читать. Но я к тому времени уже прочел.

– Ты его сохранил?

– Да. Хочешь прочесть?

– Нет, – решаю я. Смотрю на лицо спящего Тоби. – Сейчас надо думать о будущем.

Он ловит меня на слове.

– То есть ты подумаешь об этом? Подумаешь о том, чтобы от него отказаться? Я думаю, что мог бы снова стать отцом, Джейн. Но не так. Давай заведем ребенка, которого мы захотим завести. Запланированного ребенка.

И тут я наконец говорю Эдварду правду.

Тогда: Эмма

Я все поняла еще до встречи с тобой, когда агент заговорил о твоих правилах. Некоторые женщины, – возможно, большинство, – хотят, чтобы их носили на руках и уважали. Им нужны ласковые, добрые мужчины, которые будут шептать им слова нежности и любви. Я пыталась быть такой женщиной и любить такого мужчину, но я так не могу.

Когда я пролила кофе на твои чертежи, я убедилась. Случилось нечто, чего я не могу даже описать. Ты, суровый и сильный, простил меня. Саймон прощал меня, но от слабости, а не от силы. В тот миг я стала твоей.

Я не хочу, чтобы меня носили на руках. Я хочу, чтобы мной командовали. Мне нужен мужчина-чудовище, мужчина, которого другие мужчины ненавидят, которому они завидуют и которому на это насрать. Мужчина из камня.

Пару раз мне казалось, что я нашла такого мужчину. И потом я уже не могла порвать с ним. Когда эти мужчины использовали меня и бросали, я видела в этом лишь доказательство того, что они действительно те, кем себя считают.

Одним из этих мужчин был Сол. Сначала он показался мне омерзительным. Заносчивым, мерзким гадом. Я думала, что его заигрывания ничего не значат, раз он с Амандой. Поэтому я тоже начала с ним заигрывать, и это была ошибка. Он меня напоил. Я знала, к чему все идет, но думала, что в какой-то момент он остановится. Он не остановился, да и я, в общем, тоже. У меня было такое чувство, будто это происходит с другим человеком. Я знаю, что это прозвучит странно, учитывая, чем мы занимались, но у меня было такое чувство, будто я Одри Хепберн и танцую с Фредом Астером. А не пьяная секретарша и сосу старшему менеджеру на корпоративном тренинге. А когда я поняла, что мне не нравится то, что он делает, или то, как он это делает, уже давно было поздно. Я пыталась его остановить, но он лишь становился грубее.

Потом я себя возненавидела. Я думала, что сама виновата, что позволила ему поставить себя в такое положение. И я ненавидела Саймона за то, что он всегда видел во мне только лучшее, а я не была тем, кем он меня считал.

Вот мне и показалось, что в тебе я наконец-то нашла человека одновременно доброго и сильного. Одновременно Саймона и Сола. И когда я поняла, что и у тебя есть секреты, я обрадовалась. Я подумала, что мы сможем быть честными друг с другом. Что мы наконец сможем избавиться от всякого хлама из нашего прошлого, не от предметов, а от того, что мы таскаем в своих головах. Потому что, живя в Доме один по Фолгейт-стрит, я кое-что поняла. Можно сделать то, что тебя окружает, каким угодно вылизанным и пустым. Но это не поможет, если в голове у тебя все равно бардак. Ведь каждому на самом деле только это и нужно – чтобы кто-нибудь разобрался с бардаком у него в голове, правда?