Предшественница - [72]

– Я – и Саймон? – фыркаю я. – Вряд ли.

– Он дельный, надежный, верный. Не отказывайся, не попробовав.

Я ничего не говорю. Мои чувства в отношении Эдварда все еще слишком сложны, чтобы их можно было уложить в парочку аккуратных предложений и дать Миа на смотр. Его холодная злоба заставила меня смутно устыдиться того, что я пыталась разведать что-то о гибели Эммы за его спиной. Но если у него получится освободиться от нее, то, возможно, он сумеет увидеть мое положение яснее?

Я качаю головой – как в знак несогласия с собой, так и для того, чтобы очистить голову от этих мыслей. Мечты, мечты.

Тогда: Эмма

Ну, пока, Эм, говорит он.

Пока, Сай, отвечаю я.

Вопреки своим словам, Саймон задерживается на пороге Дома один по Фолгейт-стрит. Я очень рад, что мы поговорили, сообщает он.

Я тоже, говорю я. И это правда. Слишком многого я ему не говорила, слишком многое держала в себе. Может быть, если бы мы больше разговаривали друг с другом, когда были вместе, то и не расстались бы. Какая-то часть меня все время хотела ударить Саймона, оттолкнуть его, но я больше не чувствую этого желания. Теперь я просто благодарна за то, что есть человек, который меня не осуждает.

Если хочешь, я останусь, тихо предлагает он. Если тебе будет спокойней. Если этот ублюдок Деон или еще кто явится, я разберусь.

Я знаю, говорю я. Но правда не нужно. Этот дом – настоящая крепость. К тому же – не будем спешить, ладно?

Хорошо, говорит он. Наклоняется и целует меня, несколько официально, в щеку. Потом обнимает. Объятие мне приятно.

Когда он уходит, в доме опять тихо. Я обещала ему поесть. Я наливаю в кастрюльку воды, чтобы сварить яйцо, и провожу рукой над конфоркой.

Ничего не происходит.

Провожу еще раз. То же самое. Я заглядываю под стойку, смотрю, не сбился ли как-то сенсор движения. Нет.

Саймон сумел бы это исправить, и я практически тянусь за телефоном, чтобы ему позвонить. Но останавливаюсь. То, что я была хрупкой женщиной, нуждающейся в том, чтобы ее проблемы решали мужчины, отчасти и довело меня до такой жизни. Мне нужно твердо встать на ноги.

В холодильнике есть пара яблок; я беру одно. Надкусываю его и слышу запах газа. Конфорка не зажглась, но та часть, которая дает газ, явно работает и наполняет дом взрывчатыми испарениями. Я ищу способа ее отключить, машу, как безумная, руками над каменной стойкой. Внезапно раздается щелк, в воздух взлетает желто-синий огненный шар и обволакивает мою руку. Я роняю яблоко. Секунда потрясения: боли еще нет, но я знаю, что она придет. Я быстро сую руку под кран с холодной водой. Он не действует. Я бегу в ванную наверху. Там, слава богу, вода течет, холодит мою пылающую кожу. Я оставляю ее включенной на несколько минут, потом осматриваю руку. Она болит, красная, но волдырей нет.

Это не в моем воображении произошло. Невозможно. Такое впечатление, что дом не хотел, чтобы Саймон зашел поговорить, и таким образом меня наказывает.

Это крепость, сказала я Саймону. Но что, если сам дом решит меня не защищать? Насколько тут на самом деле безопасно?

Мне вдруг становится страшно.

Я иду в чулан и закрываю за собой дверь. Если придется, я смогу забаррикадироваться – подпереть дверь метлами и швабрами; снаружи и не видно будет, что я тут. Чулан тесный, забитый банками и инвентарем, но мне нужно безопасное место, и оно будет здесь.

12. В благоустроенном обществе нарушители правил должны отвечать за свои поступки.

Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно

Сейчас: Джейн

Я чувствую это, когда лежу в постели в полусне. Осторожный, нерешительный, словно стук в дверь; едва ли не просто трепет у меня в животе, легкий толчок. Я помню это по Изабель. Оживление. Какое прекрасное, библейское слово.

Я лежу, наслаждаюсь, жду новых пинков. Дожидаюсь нескольких, а потом чувствую какое-то вращательное движение, которое может означать – а может и не означать – кувырок. Меня окатывают материнская любовь и ощущение чуда, так мощно, что я начинаю плакать. Как я могла даже думать о том, чтобы делать аборт? Сейчас сама мысль об этом кажется чужеродной. Сквозь слезы я улыбаюсь этому полукаламбуру.

Сна у меня теперь ни в одном глазу; я спускаю ноги с постели, глядя вниз на свое переменившееся тело. Я еще не на том сроке, когда посторонние люди делают непрошеные замечания, – судя по найденной мной на работе таблице, ребенок сейчас размером где-то с авокадо, – но когда я раздета, беременность уже очень заметна. Мои груди обвисли и отяжелели, а живот уютно округлился.

Я иду в ванную; смешно, что походка у меня уже немного утиная, хотя нужды в этом еще никакой нет: мышечная память материнства облегает мое тело, как привычное пальто. С душем что-то не так – теплая вода внезапно леденеет – но это бодрит. Я праздно думаю, не затрудняет ли опознание меня домом то обстоятельство, что теперь во мне находится еще один человек. Я не думаю, что технология так устроена, но с другой стороны, я мало что об этом знаю.

Вытираясь, я чувствую приступ тошноты. Я сажусь на унитаз, пытаюсь унять его, глубоко дыша, но он возвращается, и он вдвое сильнее. Я успеваю лишь рвануться вперед и нацелиться ртом в направлении душа. Включаю воду, чтобы смыть рвоту.