Председатель - [3]

В Окуловке получили продолжение первой депеши: революционные массы добрались до винных складов, и понеслось. Мало-мальски надежными Петросовет считал учебные команды, школы прапорщиков, офицерские училища и некоторые экипажи Балтфлота, все остальные пошли вразнос. Штаб округа до появления Корнилова сопли жевал, не зная, что делать. Предыдущий командующий Хабалов вообще витал в облаках и, например, когда ему доложили, что в ходе революционных выступлений казак зарубил городового, воскликнул «Вот уж этому я никогда не поверю!» Хорошо хоть Лавр Георгиевич войска малость в меридиан привел и начал устанавливать порядок, но, как оказалось, поздно.

Часть третья, телеграмма в Малой Вишере, педантично сообщила как хвосты за хлебом смешались с пьяными солдатами и что в городе третий день погромы, причем безадресные. Под раздачу первыми попали «немецкие» заведения, потом еврейские со сходными фамилиями на вывесках, а потом дело дошло до «контрреволюционеров». Стоило кому-нибудь обозвать лавочника или приказчика «провокатором», как пьяная толпа разносила лавку. И хорошо если указанный успевал удрать и остаться в живых.

Попутно людское скопище разнесло здание Окружного суда и Дом предварительного заключения на Шпалерной улице, из коих, а также из «Крестов», выпустили всех сидельцев, невзирая на то, политический он или уголовный.

Но это, как оказалось, еще цветочки, ягодки питерцы приберегли для последнего сообщения, полученного в Чудово. Отрекшийся Николай находился в Пскове как бы под стражей, а императрица – в Александровском дворце. Вот ее Временный комитет Госдумы и решил арестовать и направил в Царское село специального комиссара с отрядом. И нет бы сделать это тихо, не привлекая лишнего внимания, хрена там, распирало, надо было непременно речь произнести, мать их!

За комиссаром немедленно увязалась громадная орда доброхотов, подогретых вином.

– Вот, в общем, так и вышло, – мрачно рассказывал встретивший нас в Тосно Муравский. – Тысячи две человек, ворвались во дворец вслед за комиссаром…

– А конвой что? – удивленно спросил Савинков.

– А что конвой… казаки сами с красными бантами по Царскому ездили.

– И что дальше? – подбодрил Красин.

Коля только рукой махнул и отвернулся.

– Все плохо, товарищи, – продолжил за него Носарь. Ворвались, начали громить, прислуга разбежалась. Комиссар как раз до личных покоев добрался и только предложил одеться и проследовать за ним, как в толпе заорали «Немку спрятать хотят!», ну и…

– Что «ну и»? Что вы мямлите? – не выдержал я.

– А то! – неожиданно твердо выплюнул Коля. – Штыками перепороли, как Драгу Сербскую. Дворец разгромлен и сожжен.

– А дети? – охнул Губанов.

– Девочек отстояли, половина отряда полегла.

– Наследник?

– Кровью истек. Видимо, в свалке зацепили, лейб-медик его выдернул, да пока отбились, пока пожар тушили, стало поздно.

Мать, мать, мать! Хотел без расстрела в Екатеринбурге обойтись – так пожалуйста, никакого Ипатьевского дома не будет, все как заказывали. Зато будет Александровский дворец. Ммма-а-ать…

Я расстегнул сумку, вытащил взятую в дорогу плоскую фляжку – чуял, что пригодится. Глоток спирта провалился в живот, как вода, фляжка пошла по рукам.

– Свидетели есть? – продышавшись, задал вопрос.

– Ищем, – буркнул молчавший доселе Вася Шешминцев.

– Найти. Любой ценой. Установить зачинщиков, арестовать и судить.

– Так судьи же разбежались…

– Революционным судом. Вы Совет или кто?

Муравский с Носарем переглянулись.

– Черт, как все нехорошо вышло! – с тоской проговорил Красин. – Ладно, давайте думать, что мы из этой ситуации извлечь можем. Сколько у вас рабочей милиции?

– В списках пока девяносто восемь тысяч человек, но оружия мало, едва-едва каждый четвертый.

– Запасных в городе сколько?

– Почти полмиллиона, – подал голос Вася.

– Точнее!

– Четыреста двадцать – четыреста тридцать тысяч.

– Под это дело можно у Думы винтовки вытребовать, – заметил черкавший в блокноте Красин.

– Именно. Мотивировать созданием противовеса запасным.

– В казармы все равно идти надо, говорить с солдатами, – заметил Губанов, – там и артельных, и рабочих много.

– Правильно, формировать из них какие-нибудь «революционные роты», и аккуратно устанавливать контроль над оружием, – Леонид говорил и продолжал писать. – Затребовать офицеров для подготовки отрядов Красной Гвардии. В частях продвигать командиров, которых солдаты уважают, но понемногу закручивать гайки. Надеюсь, никто не догадался издать какой-нибудь приказ о введении демократии в гарнизоне?

– Нет, мы как договорено, – замотал головой Носарь. – Был там один присяжный поверенный, Соколов, что-то говорил насчет отмены чинов и званий, так мы на него на улице выпивших солдат натравили, еле отбился и с тех пор большой сторонник укрепления дисциплины.

– Нам бы с Корниловым договориться, как в Москве, – ввернул Муравский.

– Есть у меня знакомый в отделе генерал-квартирмейстера, попробую через него.

– В Огенкваре? – поднял голову Савинков. – Однако, уровень.

– Ну так Болдырев же, поедем вместе, познакомлю.

Столица производила удручающее впечатление. Заколоченные досками витрины, неубранные улицы, местами пьяные компании и поверх всего бардака – красные флаги, лозунги и банты. Офицерство после событий в Царском селе раскололось на три группы, самая большая встала в демонстративную оппозицию к новой власти, вернее, игнорило ее и выполняло только приказы военного командования.