Предрассветные призраки пустыни - [32]

Тули-хану совет предателя пришелся по душе: со всех предгорных сел к ханскому шатру согнали сто двадцать самых лучших кяризных дел мастеров.

Придворный джарчи-глашатай объявил фирман-указ Тули-хана: тому, кто разрушит подземные галереи так, чтобы в крепость не просочилась даже капля влаги, ханской милостью даруется жизнь и свобода от всех податей, налогов, в придачу еще мешок золота.

Сколько ни взывал джарчи к собравшимся, но предателей среди кяризников-мастеров не нашлось. Тули-хан приказал их четвертовать и сбросить в кяризы.

Вода течет в низину, подлец тянется к подлецу. Вскоре к Шехрисламу пригнали чужеземных мастеров, и участь цветущего города была решена. В бассейнах города иссякла вода, стали падать лошади, верблюды, умирать люди, даже воины сходили с ума, убивали друг друга за бурдюк воды. Муки жажды становились настолько невыносимы, что за глоток воды мужья отдавали своих жен, отцы – дочерей.

Первой преклонила колени знать. За спиной простых оружейников, гончаров, металлистов, ремесленников, мужественно сражавшихся под стенами крепости, она готовилась к тайному сговору с врагом.

Родовые вожди не вняли голосу простолюдинов: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», – пошли на поклон к Тули-хану и вручили ему ключи от Шехрислама. Покорность лишь разъярила монголов. От западной части города, где размещались кварталы металлистов, керамистов, ремесленников, не осталось камня на камне. Враги не щадили ни взрослых, ни детей. Одних убивали, других продавали в рабство, третьих призвали в свою армию. Но туркмены отказались взять в руки оружие врага. Тогда монголы погнали их в бой впереди своих войск, на вражеские стрелы.

В те годы многие племена туркмен и огузов, спасаясь от орд Чингисхана, бежали в Малую Азию, Азербайджан, Анатолию, Рум. Оставшиеся племена нашли себе убежище в Каракумах, горах Копетдага и Балхан, на Устюрте и Мангышлаке. Но свободолюбивые туркмены никогда не склоняли головы перед иноземными захватчиками.

Старик умолкал, и, положив закрытую книгу на колени, поднимал свои редкие белесые брови, и, будто слагая песню, раздумчиво произносил:

– Несть числа врагам, покушавшимся на свободу туркмен – и хорезмшахи, и персидские завоеватели, и хивинские ханы, и бухарские эмиры… Мало ли примеров, когда горстка отщепенцев ввергала в пучину страданий целые народы, отдавала на поругание свою родную землю. Так бывало не раз…

Из рассказов аксакала Сахатдурды-ага, что живет в Мургабском оазисе

Вернувшись в Ашхабад, Ашир побывал в ЦК партии, рассказал о событиях в Конгуре и опять поселился в своем общежитии. Ему предложили работать в первом национальном театре туркменской столицы. Но в эти же дни о сыне Тагана вспомнил и Иван Касьянов. «Остаться в артистах, чему он отдал годы учебы, или надеть солдатскую шинель?» «Нам нужны артисты, – подмигнул при встрече Касьянов, – будешь разведчиком». «Мы не отпустим Ашира, – возражали руководители театральной студии, – он прирожденный артист, талантливый…» Несколько дней Ашир колебался, выбирая свой жизненный путь. Верх взяла память об отце, погибшем от пули басмача Хырслана. Пока с бандами Джунаид-хана не покончено, надо брать в руки винтовку или саблю…

Ашира зачислили в отцовский эскадрон, которым командовал теперь Сергей Щербаков. Начались ученья, затем рейды к дальним колодцам. И сын Тагана впервые по-настоящему испытал жажду в песках, ночные осенние ветры, пронизывающие насквозь, вдохнул соленую степную пыль, разъедающую глаза и кожу. В одном походе отряд попал в басмаческую засаду, в перестрелке был ранен командир взвода Алексей Сушко, луганский слесарь, душевный человек, полюбивший Ашира за добрый нрав и мужественное поведение. Басмачам удалось захватить раненого краскома. Отступая, они в глухом урочище мучили его, отрубили уши, нос, вырезали на спине и груди звезды. Вместе с командиром взвода бандиты замучили красноармейцев Курбанова, Ибрагимова, Снежко и Прозанова. Это было первое большое испытание для молодого солдата. Аширу не хотелось верить, что ребята, с которыми он еще вчера пел веселые песни, ел из одного котелка, похоронены в братской могиле.

В ушах Ашира еще звучал винтовочный залп над свежим холмом, когда его вызвал Сергей Щербаков.

– Принимай взвод Сушко. Будешь командиром.

– Вы думаете, я справлюсь?

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцатый…

– И это мало?

– Не знаю, товарищ командир эскадрона.

– В Гражданскую мне было почти столько же. Я был комиссаром в партизанском отряде Аллаяра Курбанова. А это в тылу белых, за сотни верст от штаба, вокруг – враг… Не возражай, брат мой… Сложнее было, выдюжили. А тут вокруг все свои, командование под боком. Будет трудно – поможем, не знаешь – научим.

Сергей Щербаков сказал эти слова по-туркменски и улыбнулся. Сын местного поселенца, пограничного фельдшера, выросший в горах Копетдага, среди отважного туркменского племени геркезцев, подаривших миру великого поэта и бесстрашного воина Махтумкули, этот русский парень, прозванный в народе туркменским именем Довлетгельды – «Государство пришло», – блестяще владел туркменским языком.

Щербаков неожиданно спросил: