Предрассветные призраки пустыни - [26]

Из рассказов аксакала Сахатдурды-ага, что живет в Мургабском оазисе

Провал и гибель Аманли Белета были тяжелым ударом для туркменских чекистов. Огромную работу вел в стане врага Аманли. Имея верных людей в лагере басмачей, разведчик добывал важные сведения о передвижении отрядов Джунаид-хана, своевременно информировал чекистов о замыслах басмачей. За провалом Аманли последовало несколько серьезных неудач… Из Каракумов пришла еще одна черная весть: напав на след сотни Хырслана, пустившись за ней в погоню, оказалась в ловушке группа командира эскадрона Тагана… Эскадрон преследовал джунаидовского юзбаша, на подступах к дальнему колодцу Орта завязался бой. Но, видимо, кто-то наводил басмачей на красных конников, они ловко заманили Тагана в западню, в которой он и погиб… Знали басмачи, что Таган со своим эскадроном ищет дочь Джемал, которая была похищена Хырсланом, знали, что Таган очень горевал по Аманли Белету и хотел отыскать его сына Черкеза, оказавшегося в рядах басмачей. Заметив издали в конном ряду басмачей юношу на жеребце, лихо скачущего к колодцу, Таган не мог не кинуться следом за сыном чекиста… Хотелось захватить парня живым… Использовав риск командира эскадрона, зная о намерениях его, басмачи во главе с Хырсланом сумели смертельно ранить Тагана…

Не ведал, конечно, Таган, что в это время дочь его Джемал сидела в юрте, поставленной Хырсланом в глухом урочище Орта, не мог он догадаться повести туда свой эскадрон. Джемал жила в байском доме, как в золотой клетке, ее не радовали ни золотые браслеты, ни рубиновые серьги, ни дорогие наряды, подаренные Хырсланом перед свадьбой. На подарках его виделись ей капли людской крови.

Ашир узнал о гибели отца в Ашхабаде. Он разыскал Ивана Касьянова, который не сразу признал в рослом широкоплечем юноше давнего конгурского забияку в разодранной рубашке, с расцарапанными руками и лицом, с упрямыми глазенками, затаившими немальчишечью обиду. Теперь перед Касьяновым стоял угловатый крепкий парень, он смущенно представился чекисту, переминаясь с ноги на ногу, иногда откидывал пальцами чуть вьющиеся волосы, то и дело ниспадавшие на задумчивые глаза. Широколобый, бровастый, с едва заметной дужкой усов над верхней губой, светлокожий – как говорят туркмены, цвета пшеницы. Ничего броского, но от всей его фигуры веяло здоровьем, молодостью, спокойствием.

«Смотри, какой вымахал, – невольно залюбовался им Касьянов. – Выдержанный… Отцовская жилка. Тот в душе слезой изойдет, а вида не подаст… И сын такой же. Другой на его месте разнюнился бы…»

От проницательного взгляда чекиста не ускользнула глубоко запрятанная печаль в красивых, слегка раскосых глазах Ашира. Его широкие ноздри, выдавая внутреннее волнение, чуть вздрагивали.

Касьянов поднялся навстречу Аширу, крепко обнял, похлопал его по спине, понимая, как лишни в таких случаях слова.

– Через неделю я кончаю учебу, – Ашир заговорил первым, боясь, что не успеет сказать всего. – Отец очень хотел, чтобы я выучился. Он еще наказывал отомстить за сестру Джемал, отыскать ее, живую или мертвую… Ее плен – наш позор. Он сам хотел найти Джемал… Не успел. Я прошу послать меня в пески.

– В городе нам тоже люди нужны. Может, подучишься малость?!

– Стрелять я не разучился, Иван Васильевич. Шашкой владею, с коня не свалюсь… В эскадрон отца хочу… Сначала Джемал потеряли, теперь – отца. Не слишком ли много? За отца и сестру хочу мстить!

Касьянов не возражал. Но все-таки предложил Аширу сперва закончить учебу, крепко подумать об избираемом пути, а потом уже подойти к нему. Ашир вернулся в студию, чтобы вскоре еще раз встретиться с Касьяновым.

Отец Ашира, когда на спаленные джунаидовской бандой пепелища аула пришли красные конники, многое передумал. Уйдя вместе с отрядом Ивана Касьянова из аула, Таган понял, в какую пропасть ведет Джунаид-хан туркмен, и всем сердцем принял большевистскую правду, взял в руки винтовку, чтобы в отряде матроса Касьянова сражаться за советскую власть. Он, безграмотный человек, слепой исполнитель ханской воли, один из бывших его бесстрашных джигитов, умудренный горькой жизнью, познавший цену несправедливости, лжи и чести, решил твердо: сын должен учиться любой ценой. И не будет он, как отец, блукать по бездорожью. Кто без знания, тот без глаз.

Таган отдал Ашира в новую школу, открытую в соседнем селе Дузлы-Кала, а сам снова подался в пески, на бой с недобитыми бандами Джунаид-хана. Окончив школу, Ашир поехал в Ашхабад, поступил в театральную студию – он хотел учиться, хотел исполнить отцовскую волю. Он чувствовал в себе призвание, талант артиста. Еще в Дузлы-Кала он смешил ребят тем, что мог на глазах преобразиться – и голосом, и обличьем – в аульного бая, в его сварливую старшую жену. Ашир мастерски подражал школьному учителю, любому, стоило с кем хоть раз увидеться, поговорить. Привередничать с выбором института не приходилось: в Туркмении вузы и техникумы открылись только в начале тридцатых годов. Хотел было Ашир в Ташкент податься или еще подальше – в Москву, да отец воспротивился: «Я дома гость, и ты уедешь… Кто с матерью и сестрой останется? Ашхабад же рядом, в выходные, на каникулы наведаешься, и то матери подмога…»