Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский - [30]

Но вот, в назначенный день для выступления, едва появилось солнце из-за берегов Тигра, и от лучей его загорелся Сипагр[57], возвышавшийся на шесте у ставки Дария, труба военная загремела, отозвалась по всем концам стана. Хайд ем хайд ем! — раздалось по всюду, сопровождаемое ржанием коней, топотом, стуком, и— солнце замерцало на светлых копьях, на бронях, на шлемах, на раззолоченной одежде. Слоны горделивее замотали головой, сажают хоботом воинов на укрепленные бойницами хребты свои…. Наконец все двинулось.

За Сипагром, на носилках, несли серебряный алтарь, на котором пылал вечный огнь Изида. За ним шли Моллы — молельщики, сопровождаемые 365 юношами в багряной одежде, — составлявшими священный хор; за ними четыре коня, накрытые золотыми полостями, везли колесницу Изида; за колесницей шли конюхи в белой одежде с золотыми лозами в руках— вели белого божьего коня также под золотым покровом, усеянным драгоценными камнями. Потом ехали ряды всадников 12-ти областей, составлявшие стражу Божью; за ними следовали, на конях, пятнадцать тысяч Царских родственников, в богатейших длинных одеждах. Потом Девлет и Диван Серы, Эмиры, Киличары, Амбадары, Чадырчи и прочие чиновники его благополучия. За ними ехал Есаул-кур и вез властную клюку Царскую, а за ним ехал сам Худаменд Дара Ибн Дараб, в громадной колеснице, на которую нельзя было взглянуть без боязни потерять зрение. На ярме дышла, окованного златом и осыпанного светлыми камнями, стояли два болванчика, а над ними парил золотой орел; это, говорят, было изображение двух соединенных царств: Ассирийского и Вавилонского. Дарий сидел как истукан, в блестящем халате, на котором была изображена Симург священная птица[58]; его кидар был обвит синим полотном с белыми полосами; но из-под кидара расстилались по плечам мелкокольчатые полы шлема. За колесницею Дария шли 10 тысяч копейщиков, ратовища серебряные, копьецо золотое, — это были бессмертные Сипаги, стража Царская; по обе стороны колесницы ехали 200 ближайших царских родственников.

Но позвольте, мои терпеливые читатели, отдохнуть на этом месте, и пожалеть, что прошедшее для вас невозвратимо. Что настоящее наше время? — Ниц! цемно вьиендзе, глухо вшендзе! — говорит очень умно один воспитанник Русского Парнасса. Высота унизилась, величие раздробилось, ум поместился за разумом, так что его совсем не видать, душа ропщет о чем-то, как горлица, мысли рассеялись по бесплодной земле, жизнь охилела, а сердце вянет…

Но то было время, когда в глиняной дудке было тьма ладу, а в глиняных кимвалах тьма звуков, трогающих душу; то было время, когда все, живущее между чревом и гробом, пело себе и плясало, радуясь светлому дню; то было время! Это время, теперь, милые читатели, заключено в архивах, покрыто плесенью и пылью, гибнет под тяжким грузом настоящего, гибнет удрученное хронической болезнию. Но обратимся на место бывшего рая, взберемся на развалины древней Вавилонской Обсерватории, будем смотреть не на небо, а на землю, по которой как змея тянется войско Дария.

Вот, за бессмертными Сипагами, ведут 400 коней Царских, а за ними идут 30 тысяч избранного войска. Но теперь, устремите внимательнее взоры ваши на ряды крытых колесниц… о! дай мне хоть одну из них, Худаменд, Дари Ибн Дараб, светило земное, исток Иранского благополучия, любимец Ормузда, титло Изида, окованный утренним златом ларец чистейшего мозга, дай мне хоть одну! но не ту, на которой едет великолепная утроба, производившая тебя, Дари Ибн Дараб, на свет; и не ту, на которой едет Гюльара, украшение роз, светообразная чета твоя… чета, которой дыхание разливается благовонием по всем долинам, не только Ирана, но даже проницает в Индустан, в степи Кифчака, и за пределы Кеми и Мизраама… но дай мне ту, в которой сидит Рушенг, родившаяся от прикосновения твоего величия к украшению всех земных роз, — Рушенг, о которой вздохнул бы глубоко сам Озирис, если б Тифон не обратил его в Евнухи!.. Но Дарий Ибн Дараб, не внимает словам моим; едет, гордый! доволен, что двинул весь восток на преступного Искандера. Проехала Рушенг! тянутся по обе стороны «Придворные Госпожи» верхами, накрытые белыми покрывалами до земли. И вот, еще 15 крытых колесниц с детьми Царскими и их няньками… и еще 100 колесниц с 360-ю наложницами царскими, в убранстве не уступающем Гюль-аре. Вот и несчетное число колесниц с женами вельмож, — Все прекрасное, блистательное проехало. Теперь тянется, под предводительством Казнадара и охранением Сайдачников, Царская казна на 600 ослах и 300 верблюдах.

Наконец идут ряды и толпы войск.

Персы, гордые персы, эти Фарси-Иранцы, которых греки называли Кифинами, которые сами себя величали Артеями, благородной ветвию коренного племени, — они в высоких мерлушковых кидарах, сверх хитонов грудные египетские чешуйчатые латы, с Скифскими щитами, называвшимися херрами, по изображению на них Хера или Арея, божества войны; за спиной большой лук и колчан с 24-ю камышовыми стрелами, за поясом кинжал, у локтя копье.

За ними ряды Мидов, исторических Ариан, родственных Персам. Они также в кафтанах и вооружены подобно Персам.