Вчерашнее знакомство произвело на Бориса сильное впечатление, он не может не думать о новом друге. Здоровый детина, жонглирующий гирями, познакомился с хилым существом, прикованным к постели. Искривленные туберкулезом кости скрыты повязками и одеялом, видна только худая белая рука и бледное, очень бледное лицо (он ведь не бывает на воздухе). На груди нечто вроде пюпитра: отец устроил, чтобы Феде было удобнее читать и заниматься.
Пряхин в рыжем пальто, мать — рыхлая, бледная женщина с добрым лицом и впалыми глазами, и он, Ларичев, с раскрасневшимся лицом, стоят у постели. Больной с жадным любопытством смотрит на Бориса светлыми выпуклыми отцовскими глазами.
Пряхин кивает жене головой: уйдем, не будем мешать. Женщина с порога бросает вечно виноватый взгляд на сына и так непохожего на него юношу.
— Вы присаживайтесь, пожалуйста, — приглашает Федя детским, тонким и слабым голосом.
Через несколько минут они уже беседуют без всякого смущения, Федя забрасывает Бориса вопросами, все вопросы о самом Борисе.
— Тебе нравится на заводе? Отец говорит: тяжело. Расскажи подробно, что ты делаешь.
Федя слушает, не упуская ни слова.
— А после завода что ты делаешь?
Борис рассказывает: первый раз в этом году ходили с ребятами на каток, скоро начнутся тренировки в хоккей. Когда нет льда, тяжелой атлетикой занимаюсь, ребята смеются, а мне нравится. Мужское дело, настоящее. Поднимешь штангу, и все напряжено в тебе.
Сказал Борис — и смутился. Стыдно: Федя лишен такого удовольствия. Федя не обиделся, ему интересно: какие весом гири, какая штанга, куда он ходит заниматься?
— А в кино часто ходишь? В какое кино? А в театр? Что смотрел последний раз?
Борис говорит:
— «Разлом» и «Человек, который смеется» с Конрадом Вейдтом. И Пат-Паташон.
— А «Броненосец «Потемкин»? Здорово, да? Вот бы посмотреть!
Федя выясняет, любит ли Борис читать, какие книги читает. От завода мало остается времени для чтения. Федя читает много, и он взахлеб рассказывает о прочитанном.
— А стихи любишь? Я люблю Блока и особенно Маяковского. Как страшно, что он застрелился…
Ребята молчат. Потихоньку и грустно Федя читает из «Облака в штанах». Борис удивляется: здорово Федя читает!
— Когда болей нет, жить можно, — говорит Федя. — Зато когда боли… — Его светлые глаза мутнеют, он словно прислушивается, не подступают ли проклятые боли.
— Кем ты хочешь быть? — спрашивает Федя.
— Химиком, — без колебания отвечает Борис. — Я буду учиться без отрыва от производства.
— Я тоже химиком. И еще я люблю математику. Знаешь, я занимаюсь, у меня есть программы. Вот посмотри… Если б не болели мои окаянные кости…
Они рассматривают программы, обсуждают их. Федя, блестя глазами, заговорщически манит к себе:
— Нагнись, что-то скажу тебе.
Борис нагибается, и Федя шепчет прямо в ухо:
— Отец давно работает над противотуберкулезным препаратом. Это замечательный препарат, я по себе знаю. Он сначала не решался, а теперь дает мне. Сам решил лечить. Препарат в клиники нужно передать, но в здравоохранении боятся и тормозят. Ты смотри не проговорись на заводе: отцу может влететь. Он сейчас усиливает дозу, хочет добиться явных результатов.
За один раз они сошлись друзьями, не хочется уходить, но пора. Борис несколько раз принимается прощаться. Наконец уходит, и в ушах у него звенит голосок:
«Как бы я хотел работать с тобой в цехе! Я хотел бы самую тяжелую работу. Это интересно, правда? Ведь жить интересно, правда?»
Работа в цехе продолжается, не останавливаясь ни на минуту. Отмытый от солянки, жидкий салол перечерпывается ковшами в яйцевидный медный кристаллизатор — так зовут аппарат с мешалкой и «рубашкой» для охлаждения. Из бутылей в него заливают спирт-ректификат, в спирту салол быстро растворяется. Сразу же включается охлаждение и запускается мешалка. В иллюминатор можно увидеть, как при сильном охлаждении из спиртовой жидкости, до половины заполнившей аппарат, начинают выскакивать первые кристаллы салола — они неторопливо садятся на движущуюся мешалку, на стенки. В какой-то миг (никогда его не уловишь) жидкость вдруг вся сплошь густеет, и кристаллизатор уже до средины полон желтой кашей. Так достигают окончательной очистки салола: кристаллы, выпавшие из спирта, идеально чисты, все примеси остались в маточном растворе.
Борис отстегивает барашки, соединяющие половинки кристаллизатора, Женя поднимает на блоке верхнюю часть аппарата. Большими черпаками они перегружают, как засахарившийся мед, крупчатую массу салола в медные баки, стоящие рядом на полу.
От салольной каши нестерпимо несет спиртом. Ребята обалдевают от запаха, пьянеют, возникает странная легкость тела, в голове что-то вертится и кружится.
— Я пьяный, — говорит Борис. — Превратишься тут в Дерягина.
— Знаешь, я боюсь брякнуться, — смешно кривясь, Женька обеими руками держится за аппарат.
— Поди глотни кислороду, потом я, — решает Борис.
Женя, шатаясь, отходит к раскрытому окну. Борис продолжает перегружать салольную кашу.
От паров спирта и салола лицо обильно лоснится, юноша сейчас похож на монгольского божка. Салольное масло хлюпает в рукавицах, начинается зуд, чесотка — в паху, под мышками, меж пальцами, во всех складках кожи. Мучительно хочется почесаться, однако руки заняты, да и не почешешься грязными лапами. Борис передергивается всем телом — это немного облегчает. Борис вспоминает, как сказал Федя о самой тяжелой работе. Вот эту работу я бы не хотел для тебя, Федя.
