— Стреляли и стреляли, мы же вырабатывали в запас продукцию: спирт обеспечивал идеальную дисциплину. Свежие известия поступали слабо, никто ничего не знал и знать не хотел, только рабочий Кузин приносил новости — он каждый день бегал на Пресню узнавать, жива ли еще его родня. «На Пресне бабахают, — рассказывал он. — Чуть не кокнули. Хорошо, убежал проходными дворами, не отведать бы мне больше спиртику… И что, граждане, происходит? Говорят, власть рабочая, наша, значит, а где она, не поймешь…»
Стрельба кончилась тем же манером, как и началась. На завод пришли три человека с красными бантами, они разъяснили: вся власть Советам, и другие лозунги. Заводы — рабочим, земля — крестьянам, войне — конец. Собрали сход, проголосовали за нового управляющего, я уж и не помню, как его фамилия. Красный бант на груди и винтовку помню, а его самого — нет. Управляющие менялись с удивительной быстротой, и дела продолжал вершить все тот же Семей Федорович Пряхин.
Видите, девочки, ничего на нашем заводе не произошло, несмотря на сдвиги общественных пластов и великий переворот.
Вот и конец доклада. Аплодисментов не надо… Простите, опять трезвонит телефон…
«Тип» быстро вошел в кабинетик. Девочки продолжали свой молчаливый труд. Лена вдруг швырнула на стол колбу, и она ахнула, разбившись на кусочки. С пылающим лицом и грозными глазами девушка смотрела сквозь стекло перегородок на удивленного заведующего.
— Подлый человек! Подлый и негодный! — с ненавистью крикнула Лена. — Грязью облил всех нас!
Звонкий голос девушки пронзительно резонировал в пустых колбах.
— Ты что, Ленок? — спросила удивленная Галя. — Кого ты поносишь?
— Больше моей ноги не будет здесь, хватит!
Лена решительными шагами зашла к Хорлину. Лаборантки, с возбужденными лицами следившие за ней, увидели, как она что-то резко и смело сказала «типу» прямо в лицо и выбежала из лаборатории. Марина, крикнув: «Лена, и я!» — бросилась вслед за подругой.
— Объясните, что с ними стряслось? — вопрошала Галя. — Неужели их взбесил смешной доклад Николая Никандровича?
— Да, представьте себе, — неожиданно грубо ответила Белла Моисеевна. — Им не понравился отвратительный доклад.
Не зная, что сказать еще и что сделать, старшая лаборантка нервно скрутила в жгут вафельное полотенце и отошла к вытяжному шкафу, где стояло у нее стеклянное сооружение и в реторте клокотала коричневая жидкость, подогреваемая сине-лиловым пламенем газовой горелки.
— Прекрасная фея сошла с ума, — сказал «тип», выходя из кабинета. — Она неправильно поняла меня, что ли? Сказала: отказываюсь с вами работать, ухожу в цех, тра-та-та! Пожалуйста, замена всегда найдется. — Хорлин трижды подряд дернул плечом. — Мог ли я вообразить, что с такими голубыми глазками и с такой светлейшей косой способен сочетаться столь бешеный брюнетный характер! Кармен! Галя, какова подруга-то ваша?
«Тип» добивался разрядки напряженности. Но девочки молчали, даже Галя. Николай Никандрович постоял минутку в ожидании и пошел к выходу.
Взволнованные до крайности, девушки прибежали в цех к Борису. Ни Лена, ни Марина не могли толком объяснить, что сделал «тип». Борис понял одно: «тип» обидел Лену. И Марину. В конце концов Лена давно говорила: «Я оттуда уйду».
Немного успокоившись, они сообща решили: мирового скандала и неприятности Хорлину не сделаешь, он вроде угря, скользкий, скажет: «Я пошутил». Ведь и не перескажешь болтовню этого гада. Его все не любят, и все ахают: «Огромный специалист!» Возвращаться к нему не будем, пусть хоть увольняют, повторяли девушки.
— До увольнения не дойдет, — заверил Борис. — Идите быстро к Пряхину, иначе тип опередит вас. Обвинит в самовольном уходе с работы. Срыв, скажет, анализов.
Подруги решительно шагнули по двору и смущенно замялись перед кабинетом главного химика. Рассердившись на себя, Лена кивнула Марине, рванула дверь, и они очутились перед взором Пряхина, сидевшего в рыжем пальто за столом.
— Семен Федорович, мы не можем работать в лаборатории, переведите нас в цех. Я знаю, в аспирине не хватает работниц, — выпалила Лена.
— Что у вас произошло? Скажите откровенно. Обидели вас?
Девушки не сумели путно рассказать, почему они внезапно убежали из лаборатории. Их доводы — они и сами чувствовали — звучали неубедительно. Пряхин понял, конечно: не каприз заставил девочек прибежать к нему с пылающими щеками.
Почтеннейший Николай Никандрович способен устроить пакость. Он успел побывать у него до лаборанток и непринужденно, между прочим, попросил освободить его от бестолковых двух сотрудниц, явно неспособных к благородной деятельности химиков. Они и сами просятся в цех, чуют свою ограниченность. Ну и пусть попробуют, понюхают, чем пахнет цех-то. Весьма полезно.
— Позвольте, Николай Никандрович, — напомнил Пряхин. — Вы нарадоваться не могли на новых лаборанток. Старательные, умные, способные — вы это говорили, я помню.
— Говорил, Семен Федорович. Ошибся. Вы же знаете, меня всегда подводят моя доверчивость и доброта. Надеялся, что удастся вытянуть их. Но безнадежно…
«Твоя доверчивость, твоя доброта! — усмехнулся про себя Пряхин, — Не очень-то верится в твои добродетели. Серого волка обидели две красные шапочки, с доверием взирающие сейчас на меня. Ладно, Хорлин, и этот случай вам припомним».
