Предисловие к Достоевскому - [10]

Как бы то ни было, не только князь поверил всему, в чем обвиняли Ихменева, хотя «всякий, кто знал хоть сколько- нибудь Николая Сергеича, не мог бы, кажется, и одному сло­ву поверить из всех возводимых на него обвинений»; но и все соседи поверили, толковали, суетились и «осуждали безвоз* вратно».

Поведение князя Валковского непонятно. Вспомним: ведь прошли годы верного служения Ихменева князю, годы самой дружеской переписки; посылая к Ихменеву сына, князь опять «писал к нему... самым подробным, откровенным и дружеским образом о своих семейных обстоятельствах». Как же мог он теперь поверить, что Николай Сергеич способен употребить во зло его дружбу? Как мог он поверить, наконец, тому, что Ихменев все эти годы обманывал его, и «при свидетелях» на­звать Николая Сергеича вором?

Скорее всего князь не задумывался над тем, что будет чув­ствовать Ихменев, видя опороченным не только свое честное имя, но покрытое клеветой и позором имя дочери. Действи­тельно ли князь поверил болтовне соседей, сам ли способст­вовал распространению этой болтовни, он знал: Ихменев сто­ит настолько ниже его на общественной лестнице, что не мо* .жет ничего противопоставить злу, какое князь вольно или не­вольно ему принес.

«Кажется, князь скоро стал понимать, что он напрасно ос­корбил Ихменева», — рассказывает Иван Петрович.

...Но Евгений Наедине с своей душой Был недоволен сам собой. И поделом: в разборе строгом На тайный суд себя призвав, Он обвинял себя во многом...

...Он мог бы чувства обнаружить, А не щетиниться, как зверь...

Это размышления и чувства светского человека 20-х го­дов XIX века.

Да, Онегин эгоист, да, он принял вызов Ленского не раз­мышляя и не отказался от дуэли потому, что боялся обще­ственного мнения. Конечно, мы осуждаем Онегина, жалеем Ленского, негодуем, когда он гибнет, — из-за чего? Толь­ко потому, что Онегин сначала забавлялся, развлекал себя, заставляя Ленского ревновать, а потом убил человека только потому, что его пугал «шепот, хохотня глупцов», — и все-таки поведение Онегина понятно, хотя и не оправ­дано нами.

Поведение князя Валковского настолько чудовищно, что никак не может быть понято. Уже сообразив, что оскорбил Ихменева напрасно, «раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то есть, в сущ­ности, отнять у бывшего своего управляющего последний ку­сок хлеба».

Отправляясь на дуэль с Ленским, Онегин по крайней мере подвергал и свою жизнь опасности; князь Валковский ни в коем случае не станет подвергать опасности свою персону. Вместо пистолетов — судебная тяжба, в которой Ихменев «за неимением кой-каких бумаг, а главное, не имея ни покровите­лей, ни опытности в хождении по таким делам, тотчас же стал проигрывать». Иван Петрович не говорит, но мы понимаем: князь Валковский, конечно, имел и покровителей, и опытность «в хождении по таким делам». В сущности, начиная тяжбу, он уже знал, что выиграет ее. И значит, понимая свою непра­воту, все-таки намерен был отнять у старика «последний ку­сок хлеба».

Из пятнадцати глав первой части «Униженных и оскорб­ленных» — больше половины — восемь глав отданы грустно- неторопливому рассказу Ивана Петровича о том, что было — давно, за год, затем за полгода до сегодняшних событий. В рассказе этом переплетаются давнее и недавнее, бывшее и воображаемое, но главное, что мы понимаем из рассказа Ива­на Петровича: в его жизни было счастье.

Встретившись с Ихменевыми в Петербурге после долгой разлуки, в то самое время, когда Иван Петрович стал авто­ром своей первой нашумевшей книги, он внезапно понял, что любит Наташу Ихменеву, что всегда любил ее, что она ему «суждена... судьбою».

Конечно, еще в самом начале книги, видя жалость и со­чувствие рассказчика к несчастному старику Смиту, мы уже поняли: перед нами добрый и не безразличный к людям че­ловек. Но теперь, когда Иван Петрович рассказывает о сво­ей любви к Наташе, мы начинаем чувствовать в нем одного из тех героев Достоевского, кого не просто любит сам автор; эти люди — его надежда и утешение, в них — спасенье, по­тому что они, как говорили встарь, — праведники, живут и чувствуют по правде. Таков Макар Девушкин из «Бедных людей», таков Иван Петрович в разгар литературного успеха — и таков же он, когда счастье его рухнуло, литера* турная карьера не удалась, здоровье подорвано. Таков будет Алеша Карамазов, умеющий сохранить добрую и честную душу под тягостным игом своего страшного отца и среда страстей своих братьев. Таков, наконец, князь Мышкин — ни-« щий, больной, не знающий жизни, а на самом деле — благое роднейшая душа, добрейшее сердце из всех, изображенных Достоевским: неожиданное богатство, свалившееся на него как с неба, волнует всех окружающих, меняет их отношение к Мышкину, только сам он почти не замечает своего богатст­ва — разве в нем дело?

Прекрасные люди Достоевского похожи один на дру­гого только тем, что они прекрасны, а по характерам своим, поступкам, по жизни своей они разные; их объединяет уме­ние чувствовать за других, понимать стремления других и преодолевать себя, чтобы не принести никому боли.