Предел тщетности - [8]

— И все-таки, метеоролог мне нравится, — уговаривал Евдокию черт. — Звучит. И не надо объяснять каждому, кто это такой в отличие от твоего авербандщика. Все знают метеоролога, проклинают его, но каждое утро жадно внимают его речам. Вот тебе, к слову, и первая строчка романа.

— Эффектная строка. Не спорю, — согласилась крыса, — но метеоролог не подходит. Метеоролог, эндокринолог, уролог, проктолог. Ковыряются непонятно где. Ну их всех в баню. Назовем так — Предсказатель погоды.

— Плохой, — добавил я.

— Кто плохой? — в один голос спросили выдумщики.

— Не кто, а что. Предсказатель плохой погоды.

— А почему плохой?

— Потому что погода в нашей стране никогда не бывает хорошей. То понос, то золотуха, то дожди некстати, то жара невпопад. И потом, какая разница? Мы же даже не знаем о чем роман.

— О чем, о чем. О жисти нашей горемычной, что тут гадать, — сказал Варфаламей. — Запомни первую строчку, как Отче наш. «Все в городе знали предсказателя плохой погоды, столкнувшись случайно на улице, опускали глаза, стараясь не встретиться с ним взглядом, проклинали его прогнозы, несколько раз покушались на его жизнь, но каждое утро жадно внимали его речам».

Черт обнял крысу за плечи, и они исчезли.

Вечером я напился. До поросячьего визга. Перемещаясь из комнаты в коридор, я ударился со всего маху о холодильник, очки с толстыми линзами упали и разбились. Только собрался заплакать над треснувшими окулярами вкупе с разбитой судьбой, как обнаружил, что прекрасно вижу и без очков. Предметы, их очертания стали четкими, лицо жены хоть и двоилось, но не расплывалось двумя мутными пятнами перед глазами. Уже засыпая, повернувшись привычно к стене, я долго разглядывал рисунок на обоях, абстрактный, состоящий из перепутанных ломаных линий и геометрических фигур разного цвета и размера, так напоминавший зигзаги собственной непутевой жизни — смурной, неудачной, в которой потери далеко обогнали приобретения.

Глава 3. Шестнадцать дней до смерти

Проснулся я рано, чем сильно удивил жену. Любые перемены во мне она теперь воспринимала с опаской и имела на то все основания — последние полгода я стремительно катился вниз, не обращая внимания на протестующие возгласы близких мне людей.

Мы с женой не разговаривали — мне было лень что-либо говорить, да и событий в моей жизни не происходило никаких, чтобы ими делиться с окружающими. Жена же молчала из чувства самосохранения — я за это время успел наговорить ей столько гадостей, наделив ее безобразными чертами характера, что оставалось диву даваться, как она это все снесла, как она мне не подсыпала мне в утренний кофе отравы, чтобы остановить водопад несправедливости, обрушившийся на ее голову.

Я настолько очерствел и поглупел, что, казалось бы, простая и очевидная мысль о все еще любящей меня жене даже не приходила мне в тупую башку. Мужики, вообще, странные создания. Они сумели придумать колесо, бумагу, порох, пенициллин, Диснейленд, да что там говорить, презерватив — практически все, что двигало и двигает человечество вперед, но в личных, житейских вопросах, ей Богу, ведут себя, как дети малые.

Когда я зашел в ванную комнату, то даже не узнал ее поначалу, ведь я не был в ней целый месяц. Глянул в зеркало над раковиной — на меня смотрела чужая рожа с сальными, взлохмаченными волосами, при бороде, да еще с синяком под глазом. Я решил немного привести себя в порядок, побрился начисто, как перед расстрелом, почистил зубы, обратив внимание, что сбоку спереди вверху одного не хватает, попробовал причесаться, не получилось — волосы от месячной грязи, будто покрытые лаком, застыли на голове в причудливой форме, не поддающейся описанию. Хлопнула входная дверь, жена ушла на работу, и я остался один, наедине с самим собой, с неизвестно откуда взявшимся чертом, с крысой Евдокией и с тем ужасом, в который превратилась моя жизнь. Я вздохнул полной грудью и почувствовал смрад исходящий непонятно откуда. Впрочем, это было секундное замешательство, так вонял я сам, мое тело, мои мысли, моя вновь появившаяся душа в обнимку с совестью. Странно, как я раньше не замечал этого. Видимо обоняние притупилось одновременно со зрением и слухом, и сейчас, восстановившись, показало мне всю гамму того амбре, которым я благоухал. Встав по душ, долго тер себя мочалкой, намыливая ее снова и снова, пока вода, стекавшая вниз, не сменила цвет, приобретая прозрачность. Волосы на голове удалось вымыть с шестого раза. Вытершись насухо, одевшись во все чистое, я кинул взгляд на комок грязного тряпья, валявшийся на полу. О том, чтобы все это хозяйство бросить в бак для белья и речи не шло. Я взял целлофановый пакет для мусора, брезгливо, двумя пальцами поднимал шмотки по отдельности и запихивал в мешок. Потом вынес на лестницу и швырнул в мусоропровод, знаменуя тем самым переход в новое качество бытия. Спускаясь по лестнице в квартиру, я непроизвольно понял глубину терпения жены и детей по отношению ко мне — ведь у них с обонянием все в порядке. Мне стало невыносимо стыдно, больной кузнечик внезапно заныл в голове, напоминая о вчерашнем. Я стал прикидывать, хватит ли моей заначки, чтобы унять, заставить смолкнуть его пронзительную скрипку, его шершавый смычок, которым он водил по моим распухшим нервам. Нет, переход в новое состояние будет не так быстр, как бросок кобры, и потери я понесу значительные, и победа вполне может обернуться не поражением, а катастрофой.