Предел тщетности - [51]

Но тут случился конфуз. В издательстве, точнее в редакции детективной литературы, завернули оба романа, так как герой явно не соответствовал высокоморальному облику советского следователя. Не только завернули, но и заняли при этом глухую оборону, а на давление генерала ответили еще жестче — стукнули на него куда следует, приложив разгромные, а по сути, кляузные рецензии на романы. Авторов вызвали на ковер в высокий кабинет. Все бы обошлось мелочевкой, если бы генерал проявил смекалку и не взял Петьку с собою, объяснив его отсутствие болезнью. Но отставник был человеком чести, принципов, с которыми не расставался даже во сне, и на предусмотрительное Петькино — может не стоит, ответил — надо, потащив соавтора в логово милицейской морали. Конечно же, улыбка Сапога не только не вписывалась в интерьер кабинета с тяжелыми мрачными шторами, являясь полным диссонансом всей гнетущей атмосфере, но и послужила катализатором к гневному разносу со всеми вытекающими последствиями.

— У вас один положительный герой, да и тот Неровный, — орал начальник управления, подначиваемый Петькиной улыбкой. — Вам мало порядочных, нормальных офицеров? Почему он у вас спит с ресторанной проституткой, можно сказать, с блядью, торгующей телом за иностранную валюту?

Кончилось все довольно печально, литераторов выгнали взашей, пообещав, пока начальник управления занимает свой кабинет, они могут писать, хоть исписаться, ни одно издательство в Советском Союзе их не напечатает.

Пришедшая, как ревизия, неожиданная перестройка внесла значительные коррективы не только в планы приунывших соавторов, но и разительную перемену в первоочередные задачи отвергавшего их с порога издательства. Петруччо на пару с Генералом внезапно оказались пострадавшими от советской власти, ухватились за формулировку и махали ею как жупелом направо и налево. Самое смешное — как ни верти, это было истинной правдой. Сапог решил не останавливаться на достигнутом — он проплатил откровенную беседу известного журналиста с бывшим милицейским чином, смытым волной кадровых перестановок, в которой тот покаялся в зажиме талантов и лично попросил прощения у опередивших время Петруччо и Генерала. Интервью появилось в центральной прессе, наделало такого шуму, что можно было смело выставлять кандидатуру одного из соавторов в депутаты.

На столь духоподъемной ноте братья Кедровы издали еще девять романов с опером Неровным, матеревшим от книги к книге, но тут страну захлестнула волна переводных детективов. Генерал хотел было уже прикрыть лавочку и уйти на заслуженный покой, тем более, что кубышку считал набитой доверху — романы братьев расходились сумасшедшими тиражами — но Петруччо смотрел далеко за горизонт и решил замутить издательство. Поначалу дело шло почти безнадежно, и тут Петруччо опять выкинул фортель. Союз писателей СССР раскололся на три независимых и ненавидевших друг друга союза, чем не преминул воспользоваться Петька — он вступил сразу в три.

Время было суматошное, история буквально гуляла по улицам, привечая одних, отказывая другим, поэтому Петруччино членство во всех союзах раскрылось только через полгода, и его с треском выперли отовсюду. Петька совсем не унывал и на всех писательских углах с посиделками объяснял, что в один союз он вступил по убеждению, то время как в остальные записался лазутчиком, с целью пошпионить во благо русской литературы. При этом он темнил, привычно улыбался и что самое главное, имен не называл.

Поразительные вещи иногда происходят в жизни — в писательской среде, раздираемой конфликтами, нешуточно задумались и озаботились вопросом, усердно педалируемым Петруччо, а в какой же союз он вступил по зову сердца? Маэстро, туш — с модным, но несерьезным писателем предельно осторожно, тайно, дабы не вызвать у неприятеля даже намека на подозрение начали вести переговоры сразу все три враждующие союза. Поначалу просто с целью выведать предпочтения Петруччо — он стал, сам того не желая, лакмусовой бумажкой для отделения истинного от ложного, тем самым неуловимым Джо, который вроде бы никому на хрен не сдался, но вот так, за понюшку табака отдать его в чужие руки грязных оппонентов обидно до слез. Может быть по первости никаких переговоров не было и в помине, а сам прохвост распускал слухи об их наличие, точно не известно, но вполне допустимо — Петькина фантазия не ведала границ.

Привычное к интригам писательское сообщество застыло во внимательном недоумении и крайней подозрительности — от рядовых членов в правления союзов шепотком, с ехидцей или возмущением докладывали — с кем Петька здоровается, кому кивает и с особой тщательностью — в какой компании пьет. Мировая история знает много примеров массовой истерии, в том числе и среди советских писателей, ученые ломают голову над причинами их возникновения, склоняясь к наиболее распространенному — на пустом месте, которое по сути дела Петка из себя и представлял. Прыщ, принятый по ошибке или недоразумению за фурункул, а то бери выше, за хронический абсцесс. Став случайным яблоком раздора между противоборствующими группировками, Сапог не будь дураком, решил выжать из ситуации по максимуму. Когда накал страстей вокруг его персоны достиг кульминации, то есть Петруччо хотели не только не отдать неприятелю, а непременно заполучить в качестве трофея, лишь бы утереть нос врагу, он, как девица на выданье, начал томно вздыхать и делиться с окружающими планами на будущее, совсем, по его печальному мнению, бесперспективными.