Предчувствие любви - [11]

Мы не воевали. Мальчишками были в годы войны. Но и нам пришлось повидать и пережить немало.

В нашей деревне Бобринке до сих пор сохранилась большая, невероятно глубокая воронка, оставшаяся после бомбежки. Она заполнилась водой и превратилась в пруд. Его берега поросли травой, и теперь, кто не знает, удивляется: откуда это затхлое озерцо в самом центре села? А какая воронка может образоваться от взрыва водородной бомбы? Трудно вообразить!..

— Ребята, идите-ка сюда! — послышался из-за открытой двери голос Зубарева. Чувствовалось, что он чем-то взволнован. Мы поспешили на его зов.

Помещение, куда Николай пригласил нас, оказалось небольшим читальным залом. Обстановка в нем была самой строгой, как в учебной аудитории: стулья, столы с подшивками газет и журналов, застекленные полки с книгами и брошюрами, а на стене — огромная карта северного полушария. Полюс, где сходились меридианы, находился в ее центре, и от этого континенты выглядели как-то очень уж непривычно, казались незнакомыми.

— Ну-ка, ну-ка, покажи, где мы находимся, — оживился Шатохин. — Что-то я не вижу…

— Да вот же, разуй глаза! — Зубярев ткнул пальцем в то место, где возле тонкой ниточки железной дороги был тушью нарисован треугольник с рукописной пометкой: «Крымда». Полярный круг, отсекая такую громадную территорию, на которой свободно уместилось бы несколько европейских государств, проходил чуть выше.

— Значит, оклад здесь не двойной и даже не полуторный, — без всякого выражения, просто, наверно, отвечая своим мыслям, сказал Лева.

Мы молчали. Никто из нас, конечно, не отказался бы от северной надбавки, но об этом не хотелось сейчас и думать: всех ошарашила карта. Словно черной оспой, она была густо усыпана затушеванными кружочками. Они зловеще располагались вдоль наших границ, вблизи и вдали, на побережье безжизненно-ледяной Гренландии и в иных, самых неожиданных местах. Надпись над ними поясняла: «Авиационные базы и аэродромы НАТО».

Напрямую, по линейке от каждого такого знака, будто жало ядовитого гада, тянулась стрела. Стрелы нацеливались на Москву, Ленинград, Хабаровск и другие советские города. Сбоку, дробью, цифры: в числителе — расстояние, в знаменателе — продолжительность полета. Это — маршруты атомных бомбардировщиков, готовых нанести внезапный удар. На нижнем обрезе карты — примечание: «По материалам зарубежной печати».

— Ничего себе, обложили, как медведя! — Пономарев, задрав голову, попытался сосчитать эти, как он выразился, осиные гнезда, но сбился и с возмущением сказал: — Если столько известно по данным печати, то сколько же еще засекреченных! М-да, тут крепко попахивает порохом.

— Не порохом, а продуктом ядерного полураспада, — мрачно поправил Зубарев.

В коридоре хлопнула дверь, послышались чьи-то шаги. Это был дежурный по части.

— Доброе утро, — совсем по-штатски поздоровался он. — Просвещаетесь? Как спалось? Говорят, на новом месте и сны вещие.

— Говорят, что кур доят, — пожимая руку Рябкова, совсем уже по-свойски заговорил Валентин. — Вы бы лучше подсказали, где нам согреться.

— Как это? — не понял старший техник-лейтенант. — Здесь, по-моему, тепло.

— Да я не о том, — усмехнулся Валентин.

— А-а, ясно. Только насчет выпить, у нас, товарищи летчики, ни-ни. Сухой закон.

— Жаль. — Пономарев изобразил на лице мину искреннего сожаления. — В здешнем климате, — он сделал жест в сторону карты, — сто граммов не роскошь, а предмет первой необходимости.

— Ты за всех не расписывайся, — буркнул Шатохин. Он, как всегда, предпочел остаться в сторонке, отгородиться от всего того, что могло бы выставить его в невыгодном свете.

— Помолчи! — с укоризной взглянул на Леву Зубарев. Дескать, ты что, шуток не понимаешь? Или Валентин такой уж выпивоха, чтобы спрашивать о спиртном на полном серьезе? Мы только что перекусили, по-братски разделив свои дорожные припасы, и ни ему, ни нам никаких ста граммов не нужно. Просто забавляется человек. И дежурный по части видит, что разговор ведется праздный, ради красного словца.

— Тогда, на худой конец, пивка бы, а?

— Пивка? — улыбнулся старший техник-лейтенант. — Пивка бы и я не прочь, да бывает оно у нас лишь по большим праздникам, и то не каждый год.

— А на станции?

— На станции и буфета нет.

— Ну и глу-ушь, — протянул Пономарев. — А название какое-то крымское.

— Это точно, — согласился дежурный. По праву старожила он словоохотливо пояснил, почему так называют военный городок. Будто бы давным-давно приехал сюда летом известный в свое время генерал. А летом здесь красиво: склоны сопок покрываются яркими пятнами зелени, ласково отливают голубизной озера и небо. К тому же и денек выдался тогда на редкость солнечный, даже жаркий. К обеду солнце так припекло, что генерал, расстегнув шинель, заключил:

— Да тут настоящий Крым!

И впрямь картина здешних мест в июне чем-то напоминала пейзаж Черноморского побережья Крыма. Зато через час рванул холодный северный ветер, набежали, срезая вершины сопок, свинцовые тучи, и с июньского неба сыпанул… снег.

— Крым… м-да! — поежился генерал.

С тех пор так и пошло: Крымда. И станция — Крымда, и поселок — Крымда, и гарнизон, хотя на карте они обозначены совсем под иным наименованием.