Еще с вечера я уговорила Михаила-младшего отвести меня в школьную библиотеку.
Хотелось остаться, наконец, одной. Подумать. А то, может, там на мое счастье и Интернет подключен. Пороюсь в свое удовольствие. Мама просила почту ее проверить.
Лиза мне и с утра успела про бегемотика напомнить. Подкараулила. Светка дрыхла, а мама, проснувшись, перекрестила свою дщерь слабой рукой. Лежала бы уж себе спокойно!
Братца в этот ранний час дома не было. Отправился чуть ли не ночью «щуку смотреть» с дядей Мишей. Что они имели в виду под этим «смотреть», я не поняла.
Никогда еще не проводила так мерзко каникулы. Да, мечтала о легендарной брусчатке Калининграда-Кенигсберга, по которой буду гордо вышагивать в ближайшие два года. А вот иду-плыву в грязном месиве под названием «дорога» в каком-то поселке у черта на рогах. Внимание: говорю «черт» — родители дружно крестятся. «Черт-черт-черт» — три синхронных крестных знамения и, как минимум, один подзатыльник. Стыдно за них бывает. Но ничего, я ведь потом все равно уеду в Питер и буду жить там одна…
Только бы отсюда поскорее выбраться. Да еще эти чужие резиновые сапоги. Весьма гармонируют со здешней средой: обшарпанными домиками, щербатыми заборами. Идем мимо двухэтажек. Под отвалившимися кусками штукатурки видны рейки. Дома старые-престарые, но грубые оконные рамы и двери в подъезды покрашены свежей синей красочкой.
Михаил, оглянувшись, кивнул на второй этаж:
— Вот, если тебе интересно, здесь они жили.
— Кто еще?
— Ну, мама твоя с сестрой и родителями.
— А.
Если очень честно — то мне неинтересно. Что было, то прошло. А домик все равно отстойный. Как и весь поселок. Зря мама нас сюда притащила.
— А мы скоро придем?
Он опять оглядывается, удивляется:
— Устала, что ли?
— Идти надоело. Грязь.
— Скоро высохнет все. Тюльпаны зацветут.
— Какие еще тюльпаны? У вас тротуаров-то нет…
— Не понял.
— Кто их здесь высаживает, говорю.
Михаил даже остановился. Присвистнул (что для этого ботана-перестарка было неожиданным).
— «Высаживает»… Надо же… Да никаких рук не хватит их высаживать. Тут вся степь в них. Вся! От края и до края. На территории, равной трем Франциям. Сами растут. Пришли. Иди, сапоги мой.
Сбоку от входа в длинное здание стоял железный бак с грязной водой. Рядом валялось несколько палок, обмотанных мокрой ветошью. Брать такое в руки было противно, и я, подойдя к емкости с водой, дежурно побултыхала там сапожищами. Фу! Один оказался дырявым. Тоненькая струйка ледяной воды змеей скользнула к пятке.
Скептически оглядев результаты моих стараний, Михаил покривился:
— Ладно, не хочешь нормально мыть, на входе разуешься.
Школа внутри чистенькая, убогая. Все та же синенькая краска — теперь уже на панелях, государственная символика, стенгазеты… Никого нет. Пустая открытая школа. И я иду в носках по коридору. Нелепая картина.
— А Вы, значит, историк.
— А ты историей увлекаешься? — оживился он. — У меня здесь такое собрано!
— Ну, не особенно. А Интернета в библиотеке вашей нету?
— Есть, куда без него. А историю, значит, не любишь?
— Любить историю — пустое занятие. Хитрая наука. Мама при Перестройке-Гласности школу заканчивала, так рассказывала: сегодня одно говорят, завтра другое. Этих возвеличивают, тех разоблачают. Ты, как осёл, учи. Потом — ба-бах, власть переменилась. А как там было на самом деле — неизвестно.
— Всегда существуют неопровержимые факты, — покачал головой историк.
— Хорошо. Пусть себе существуют. Мне все равно. — И почему так тянет говорить этому безобидному человеку гадости?
В маминой почте два письма. Одно от папы, другое — от маминой тети. Читать я, конечно, не стала, но поняла, что в тетином письме речь идет о Вере Андреевне. Не с закрытыми же глазами его на принтере распечатывать.
Мне писем не было. А времени навалом, и его надо бы убить. Я отправилась в бесконечное путешествие по Сети. А Михаил притих за какими-то бумажками.
Так и сидели, пока в помещение не заглянула маленькая старушка.
— Ты, Мих Михыч, диссертацию обмывать когда позовешь?
— Ее, Рескельды-апай, сначала защитить надо!
— Защитишь…
— А вы когда на «Евровидение»?
— Не, мы лучше дома. Европа эта. Потонет, говорят, скоро.
Старушка счастливо засмеялась и исчезла.
— Какое «Евровидение»?
— Поют апашки наши. Хор. Как Бурановские бабушки, видела? Только по-своему. Главная достопримечательность местная.
— Прикольно. А кто диссертацию пишет?
— Ну так я, кто еще? — ответил Михаил-младший и опять углубился в бумаги. — А про апашек можешь в Инете посмотреть.
Будто и про это там есть. У кого-то — мания величия, похоже.
Лезу в поисковик. Надо же: интервью, фотографии. На меня с монитора лукаво прищурились бабуськи в кимешеках и камзолах. А вот и еще статьи про поселок. Вернее, про здешние края…
В материале, который я открыла следующим, житель поселка жаловался, что от взрывов на руднике у него обрушился гараж. И вообще пошли трещинами многие жилые дома, но руководство рудника и не собирается выделять средства на ремонт. Другая статья — в духе маминой «идеологической пропаганды» — бодро рапортовала, что «в ходе реализации правительственной программы» через речку от нашего построен новый поселок — но специально для оралманов. Только они туда не хотят заселяться, так что новый поселок стоит почти пустой. Спрашиваю Михаила, чего оралманам тут не живется.
