Преданное сердце - [99]

Денег у нас, однако, было так много, что все равно мы чудесно проводили время. Сара Луиза уже дважды бывала в Европе — но с родителями, так что теперь она упивалась своей независимостью. Мы делали все то, что полагается делать туристам: побывали чуть ли не во всех картинных галереях, обошли чуть ли не все старинные улочки. Мы обещали Колдуэллам обедать только в лучших ресторанах и свое слово старались держать: пировали то в «Фуке», то в «Максиме», то в "Ля кремайер", то в «Ритце». Когда Сара Луиза сказала, что надо бы сходить в "Тур д'аржан", я попытался было ее отговорить, но ничего не вышло. Наш столик оказался в двух шагах от столика, где мы сидели с Эрикой. Так же, как и в тот зимний вечер, когда я сделал Эрике предложение, посверкивали огоньки на Иль де ля Сите. Мне казалось, что я ничем не выдаю своих чувств, но Сара Луиза вдруг спросила:

— Почему ты такой грустный?

— Вовсе я не грустный. Если у меня такой вид, извини.

— Ты бывал здесь с той женщиной?

— Уже не помню.

— Но вы ездили в Париж?

— Да.

— Скажи, ты когда-нибудь забудешь ее?

— Все рано или поздно забываешь.

Сара Луиза вздохнула и отвела взгляд.

— Ну, и долго мне еще быть на вторых ролях? — спросила она.

— По-моему, ты совсем не на вторых ролях. Не забывай все-таки, что мы муж и жена.

— Ты считаешь? Я как-то этого не чувствую.

— Почему?

— Ты бы с большим удовольствием оказался сейчас в другом месте и с другой женщиной.

— Если бы было так, я не сидел бы здесь, с тобой.

— Нет-нет, ты женился на мне, потому что поддался на уговоры. Просто ты не умеешь настоять на своем.

— Но я считал, что это и есть мое.

Остаток вечера Сара Луиза держалась отчужденно. Я думал, что, когда она выспится, все придет в норму, но на следующий день она была раздражена и за завтраком, и во время прогулки по Монпарнасу, и за обедом. Положив в рот кусочек омлета с трюфелями, она вдруг бросила вилку на стол — наверно, видела, как это делает в кино Бетт Девис — и воскликнула:

— Нет, это просто невыносимо!

— Что невыносимо?

— Вся эта твоя враждебность.

— Но, послушай, я только и делаю, что пытаюсь поддержать разговор.

— Вот именно — пытаешься поддержать разговор, пытаешься быть вежливым. Если бы ты меня любил, ты обнял бы меня и сказал мне об этом, что тебе нужна я, а не та женщина из Берлина.

— Если бы мне была нужна не ты, я не сидел бы сейчас здесь.

— Нет-нет, я вижу, что тебе нужна не я. Увы, но это так.

Какое-то время Сара Луиза смотрела в окно, потом встала и направилась к выходу. Я догнал ее, но она сказала:

— Пусти сейчас же, а то закричу. Ты ведь не хочешь, чтобы я устроила скандал? Возможно, я не приду и ночевать.

В тот день, сидя у себя в номере и гадая, всерьез ли Сара Луиза решила от меня сбежать, я понял, что пришла пора признаться во всем Эрике. Устроившись за огромным письменным столом, я написал ей первое за два месяца письмо:

"Эрика, дорогая!

Не думай, что твои или мои письма затерялись на почте; телеграмму твою я также получил. Знай: мои чувства к тебе не переменились — я люблю тебя еще сильнее и никого другого любить не могу.

Ты спросишь, почему же я тогда тебе не писал? Один человек недавно сказал мне, что я не умею настоять на своем, и это, наверное, правда. Я никогда не считал себя слабохарактерным и всегда стремился поступать благородно. Увы, ничего из этого не вышло.

Эрика, дорогая, я женился на другой. Как это случилось — я и сам не понимаю. Мне казалось, что каждый мой шаг был правильным, но теперь я вижу, что совершил самую страшную в своей жизни ошибку. Почему я раньше ничего тебе не сообщил? Как я мог не сдержать данного тебе слова? Сам не знаю.

Одно меня утешает — то, что в проигрыше оказался я, а не ты. Я потерял ту, которая была мне дороже всех на свете, — единственную женщину, которую любил. У тебя же теперь могут возникнуть новые надежды, перед тобой лежит будущее, где не будет человека, который рано или поздно все равно бы тебя предал. Если тебе сейчас грустно, то знай, что мне грустнее во сто крат; если же тебе противно, то поверь: никто не противен мне более, чем я сам.

Не стану просить прощения ни у тебя, ни у твоего отца, ни у Юргена — знаю, что ты все равно меня не простишь. Моя душа — с вами, в Берлине, и останется там навсегда.

Любящий одну только тебя — Хэмилтон".

Не успел я вернуться с почты, где отправлял это письмо, как в дверь постучала Сара Луиза. Я ожидал нового скандала, но, к моему великому удивлению, у нее было покаянное настроение.

— Хэмилтон, — сказал она, — я была к тебе несправедлива. Мне очень стыдно.

— Я постараюсь исправиться, — ответил я.

— Нет-нет, я была несправедлива. — Она стояла у окна, повернувшись ко мне в профиль. Из какого, интересно, фильма, она взяла эту позу? — Ты простил мне историю с Фредом Зиммерманом, теперь я должна простить тебя.

Через каких-нибудь полчаса гроза прошла совсем: к Саре Луизе вернулась ее всегдашняя жизнерадостность, а я стал пытаться прогнать свое уныние. По возвращении в Нашвилл Сара Луиза всем говорила, что наше путешествие в Париж прошло замечательно.

Дома меня ждало извещение о денежном переводе из Берлина на сумму пятьсот долларов. В первый момент я не понял, в чем дело, а потом меня осенило: это Эрика вернула те деньги, которые я дал ей на билет и на мелкие расходы. Неделю спустя ценной посылкой пришло ее обручальное кольцо.