Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако» - [80]

— Да уж, нехорошие дела творят эти подлецы! И если этим глупцам объяснить по-простому, они не одумаются. А мы сделаем вот как! — с этими словами он надиктовал одному из своих учеников письмо и передал его Ясо:

— Отправь это тем дуракам и ничего не передавай на словах.

Ясо, сам не зная, что там написано, обрадовался, принял письмо, пошёл домой и отправил это послание родителям бывшей жены. «Что же он нам прислал? Пойдём к господину старосте, пускай нам прочтёт!» — решили они и показали письмо старосте:

— Прочитайте нам поскорее! — насели они на него, а он вгляделся в то письмо и громко расхохотался.

— Сейчас, слушайте хорошенько! — сказал он и начал громко читать:

«Я разорвал супружескую связь с этой женщиной, она ничего не приносила с собой, а теперь меня убеждают вернуть вещи, которых у неё не было. Подчиняясь такому невозможному принуждению, возвращаю ту утварь, с которой она пришла в дом. Лицо-половник, голова-колотушка, уши как ручки корзины, глаза-тарелки, руки-совки, ноги-мотыги, когда стоит — точь-в-точь высокая ступа, обёрнутая циновкой, а как ляжет, похожа на жернов. Зад — как огромная корзина, и при этом сакэ в себя льёт, как в бочонок. От жадности загребает что ни попадя, подобно метёлке, — возвращаю вам всё без остатка, проверьте, всё ли на месте, и примите.

Посылаю родителям этой женщины-кастрюли, Ясо»

Дочитал староста это и расхохотался, держась руками за живот, а эти нечестивые воры разбушевались, от такого письма злоба заполыхала в них, как бывает, если в огонь подбросить бамбука: «Что же, подлец Ясо, безродный мужичонка, сейчас мы до тебя доберёмся, схватим за шею да прижмём хорошенько, попомнишь у нас!» — и собрались уже уходить, когда староста сказал им:

— Постойте-постойте! Как вы думаете, что это за письмо? Думаете, Ясо мог бы написать такое? Он же запросто ходит к Иккю в Мурасакино, наверняка это написал преподобный Иккю. А если так, то вместо какой-то там утвари получили вы это письмо, — это же целое состояние! Это — кисть живого Будды нашего времени, и чем оспаривать сейчас какие-то мелочи, раз получили такую ценность, на этом и остановитесь!

Они же, хоть были людьми глупыми и без воображения, вдобавок и неграмотны, смекнули, что такую вещь, как письмо кисти Иккю, нигде не найдёшь, обрадовались безмерно и в жадности своей один из них высказался:

— И правда. Достаточно будет нам письма Иккю. Раз уж так обернулось, хоть ужасно хочется вздуть этого Ясо, но большей выгоды, чем это письмо, нам не получить. На этом остановимся!

Остальные с ним согласились, на том всё и закончилось. Ясо с тех пор жил спокойно. А если б знали они, что письмо написал ученик Иккю, то они бы так просто от него не отстали, выручило Ясо как раз то, что они думали, будто письмо написал Иккю. Правду говорят, что глупого, но честного Небо не оставит и сжалится над ним. Смешно было, когда я слышал эту историю.

6 О том, как Иккю постриг своего ученика в монахи

Один человек отдал своего единственного сына в ученики к Иккю и в день пострижения привёл его к Иккю в келью — уже в монашеском одеянии, с вымытой головой. Архиепископ Хэндзё как-то сложил: «Разве думала ты, что так обернётся, когда гладила в детстве меня?»[377] Вспомнил отец те слова в этот миг, и хоть и говорят, что если один ребёнок уходит в монахи, то благие перерождения ждут его предков в семи поколениях, но всё же сжималось в печали родительское сердце. Иккю же подозвал ребёнка, поставил его перед собой, распустил ему волосы, взял бритву и быстрыми движениями обрил его, показал ему на опавшие волосы и сказал:

— Это — пыль бренного мира. Иди, послушник, выброси её! — и рассмеялся, а отец ребёнка, удивлённый такой простотой церемонии, обратился к преподобному:

— Обычно во время обряда пострижения говорят что-то такое: «Вступающему на стезю отсечения привязанностей воистину воздастся…» — и тем подтверждают монашество, как я слышал. А вы ничего такого не делаете, без особого внимания отнеслись к обряду! — так говорил он с обидой, а Иккю на это:

— А вы, оказывается, знаете такое, что мне, монаху, неведомо? Это напутствие читать можно и после пострижения, если так уж хочется, — это никогда не поздно. Однако же обряд ухода в монахи означает отказ от мирского имени, в знак того остригают и выбрасывают волосы, рассматривая их как пыль этого бренного мира, и удаляются от привязанностей. Попробую объяснить это на примере. Вон пальмовое дерево. Иногда с него обрывают ветви, и оно уподобляется бритоголовому монаху, но мы не читаем всякий раз «Вступающему на стезю отсечения привязанностей воистину воздастся…» Однако причина, по которой мы обрываем ветви[378], очень близка по смыслу к сути Пути Будды. Сметаем пыль бренного мира, метём весь мир Саха, а когда метла истреплется, изотрётся об этот мир, облысеет, — тогда уж ей не находится применения, её забрасывают в угол на чердаке, и она становится буддой, и уже тогда она воистину освобождается от бренного мира. Можно хоть миллион раз прочесть «Вступающему на стезю…» как заклинание-дхарани, но, пока человек не стал воистину монахом, он обретается в мире Саха.