Пред иконой стоишь со свечою... - [4]

по уходящему в темноту своду.

Женщина не успеет почерпнуть

из Иаковлева колодца воду,

услышав глас Божий — «Пить мне дай...» —

Глас, очерченный вечной печалью.

Переполнится, через край,

сердца сосуд — Его речами.

Чаша самарянки

Голоса-тропы рябит изнанка,

узелки затянуты искусно,

каждый — помнит чашу самарянки

с родниковым словом Иисуса —

с вечностью вечерней у колодца,

путником поникшею усталым —

словом острым, как осколок солнца

в чаше снега по-апрельски талом,

лучиком — по веточкам, по жилам

восходящим в вербенные свечи

чтоб душа, дыша, жила-служила —

далями молитвы залит вечер.

Вечности вечерней миг-изнанка,

узелки затянуты искусно

памятным движеньем самарянки,

чашу подающей Иисусу.

Марфа и Мария

Я хотела бы быть сестрою,

но не Марфою хлопотливой,

а той, что волосами укроет

стопы Его, счастливой

становясь, снова и снова,

от смиренной доли —

быть пленницей Его Слова

исполнительницей — воли,

слушательницей притч в пустыне —

о высокой свече, да о прочем...

О возлюбленном сыне,

вернувшемся в дом отчий.

Я хотела бы Мариею называться —

именем на устах печальным —

чтобы на зов Его отзываться —

утром Пасхальным.

"Спас" Андрей Рублев. 1420-е гг.

«Что говорю вам в темноте,

говорите при свете...»

От Мтф., гл. 10

В днях, обвитых лентой оков

победно-шумящих лет,

ты — видишься в тоге учеников,

идущих Ему во след,

в дорогу берущих пустую суму,

без золота, без серебра,

в дорогу, ведущую через тьму

по заповедям добра,

где, словно агнец ты, средь волков,

кротчайший голубь средь птиц,

ты — в грустной горстке учеников,

а я — в толпе учениц...

И все, что Он сказал в темноте,

при свете ты повторишь,

строка твоя подобна черте

над пропастью, где стоишь.

И я уже счет теряю годам,

где свет твой сквозь бытие

мне светит... Душу свою отдам,

чтоб вновь обрести ее.

Развернуты мысли твои в слова,

но взглядом о них скажи,

и я пройду с тобой поприща два —

до самой смертной межи.

Будущего гонцы в Господней горнице

* * *

Вот оно, небо звездное Тайной Вечери

предо мной на стене — лунный луч ловлю,

время мое позднее, время твое вечное,

я пред фрескою в свете резком стою.

Дни мои погублены, твои искалечены,

звездный луч из окна на стене рубцом,

и тенями лица склонившихся иссечены,

золотой овал стола завился венцом.

Будущего гонцы в Господней горнице,

от неба Вечери стена светла,

только, как Иуда, в круг ясный клонится

тень-предательница — ночная мгла.

Время твое звездное, время мое вечное,

я стою пред фрескою — резкий свет,

небо мое позднее Тайной Вечери,

в каждом нимбе-луночке — лунный след...

* * *

Помнишь, мы разделили небо,

как когда-то делили ризы,

слева слышались плачи Глеба,

справа слышались плачи Бориса.

Помнишь, мы разделили дали,

луч рассек мир на две окраины,

на два рая, и в каждом Авель,

святополком-убитый-каином.

Жертвы две — дань на две ладони,

две ладьи в океане Господнем,

в черной ризе да в белой — кони,

братья едут спустив поводья.

Каждый ангелу равен — с неба

каждый облаком-вьется-ризой...

Если слева — молитвой Глеба,

если справа — молитвой Бориса...

Аввакум

Путь наш очерчен грубо,

все ж, различим вдали

темные бревна сруба,

столб ледяной пыли,

голос возвышен трубный —

«Будущее гряди!»,

мы сожжены там будем —

руки крестом на груди

сложим, готовы к смерти,

воздуха рвется слюда,

с оледеневшей тверди

в пламени бездну, туда

в бездну, где сложены ровно,

словно бы без труда,

но с верой — древние бревна,

праведной жизни года

сложены без усилья,

чтобы был легче дым,

руки расправим крыльями —

ангелами взлетим,

жгут ледяные торосы,

в рубище, босиком —

ангелы тоже босы —

к огненной смерти идем...

* * *

Ризы голосом разрезаны,

развеваются в полете —

облаками бегут резвыми...

Спим, юродивы, в лохмотьях.

Прорастут слова — их скашивают,

звук, чуть слышный остается —

о княгине Анне в Кашине,

о Саровском чудотворце.

Облаками отгородится

даль родная от чужбины,

провожает Богородица

к облаку-калитке Сына,

к горизонту, до околицы,

до пустынных трав ковыльных...

В час прощальный колокольцы —

ангелов задеты крыльями...

Ризы, сшиты голосами,

отдаляются мелодией —

в высь, покинутую нами...

Спим в лохмотиях, юродивы...

Свидетельством первым доселе мир жив

* * *

«Но они, услышав, что Он жив,

и она видела, не поверили…»

От Марка…

Свидетельством первым

Доселе мир жив,

И ласточек веры

Строги виражи.

Слова Его — стрелы —

«Мария! Я здесь!

Свидетельством первым

Мариина весть.

Девичьему взгляду

Христос, словно сон,

Явился из Сада

В обличье ином.

И тем, что дорогой

В селение шли,

Явился Он строгий

В дорожной пыли.

И те как сумели,

Сказали другим,

Другие не верили,

К чуду глухи.

Но все же — Марии

Учитель, как сон,

Явился впервые

В величье ином.

И ласточка-точка

Ликует, кружит,

Вьет кружево строчки,

Над жизнью дрожит.

* * *

Ты несешь в тот далекий проулок

тяжесть жизни — невидимый вес,

над тобою склонился сутуло,

крылья вскинув, невидимый крест,

неизбежный свидетель изгнанья,

знак опалы средь пальмовых кущ,

ты идешь к горизонту сознанья

где глас Божий пробился, как луч,

где твой голос в ответ ему дрогнул,

слившись с кромкою облаков,

ты идешь самой узкой дорогой,

повторяя молитву без слов,

где изжитые жизни рисунки

восстают как эскизы, как сны,

в каждой, словом оставленной лунке,

долго стынет овал тишины,

заполняя проулок далекий

невесомой прохладой небес —