Пражский Ватикан - [13]

Так оно и случилось. На все наши обращения в международный отдел ЦК КПСС ответом было тягостное молчание. Из телефонных звонков следовало, что отдел будто бы передал наши письменные предложения секретарю ЦК Яковлеву, а тот их «затерял». Это была ложь. В аппарате ЦК ничего никогда не терялось.

Пора было подумать о самих себе. Возвращаться в Москву было бессмысленно. В ЦК при моем возрасте (63 года) мне лично светила только пенсия, причем вряд ли персональная. Конечно, можно было попытаться найти стоящую работу, хотя при тогдашней ломке структур это было рискованно. Мы решили по-другому.

В начале марта по приглашению давнего знакомого профессора Лоуренса Клайна я отправился в Нью-Йорк на регулярную конференцию по прогнозу мировой экономики. Конференция проходила в здании ООН, где я раньше работал, и я решил заодно зайти в её пенсионный отдел. Мне по наступлении 60 лет (в 1987 году) начислялась небольшая пенсия за шестилетнюю работу, но согласно тогдашним советским порядкам она перечислялась в наш Госбанк. Я поинтересовался, могу ли я получать пенсию сам. Оказалось, что это возможно. Оставалось соблюсти небольшие формальности, и дело было сделано. Это было нарушением советских правил, но через год МИД разрешил оставлять себе жалованье и пенсию ООН. Я лишь ненамного опередил события.

В результате я вернулся из Нью-Йорка с достаточным доходом для того, чтобы оставаться в Праге. Требовалось, однако, легализировать наше тамошнее пребывание. Мой московский друг Виктор Силин, главный редактор международного журнала «Проблемы теории и практики управления», предложил стать его постоянным представителем в Праге и соответственно оформить наши новые загранпаспорта.

Катастрофа или катарсис?

Завершая повествование о журнальном этапе нашей жизни, расскажу о своей первой большой книге о советской экономике — «Катастрофа или катарсис?», написанной под занавес работы в журнале, сданной в издательство осенью 1989 года и вышедшей почти ровно через год.

После диалога с Гэлбрейтом я решил уделить советской экономике главное внимание. Сначала журнал «Новый мир» попросил меня написать статью о своем видении реформ. В этой статье в 1988 году я сформулировал свой принципиальный подход к построению смешанной экономики. Наши рыночники восприняли её болезненно.

Через некоторое время после этой публикации новый директор издательства «Международные отношения» Борис Петрович Лихачев предложил изложить мои идеи в виде книги. Предложил он для неё и название — «Катастрофа или катарсис?», которое мне понравилось. Экономика была тяжело больна, дело шло к катастрофе, и надо было искать рациональные пути к выздоровлению.

Книгу в её большей части можно было бы назвать анатомией экономики горбачевского времени. В ней впервые в нашей научной литературе была дана статистическая картина теневого сектора и его места в общей системе. Моё понимание теневой экономики было шире, чем привычное узкое представление о торговцах — спекулянтах и подпольных цеховиках. Я включал в это понятие скрытую продукцию государственных предприятий и доходы от неё, а также другие сферы и способы частной наживы в порах формального социализма. Была дана и количественная оценка доли теневой экономики в ВВП, составлявшая тогда 15—20 процентов.

Давал я и скорректированное представление о «новом классе», термине, впервые введённом Милованом Джиласом. В отличие от него я считал, что слой государственных менеджеров не удовлетворится своим положением, хотя бы и доминирующим, а захочет превратить свой неформальный контроль над государственной собственностью в собственную полноправную частную собственность.

Так оно и получилось. Но, когда писалась эта книга, мне все ещё представлялось, что социалистическое государство сможет удержать ситуацию под контролем. Если бы не двусмысленное, а фактически предательское поведение Горбачева в августе 1991 года и последующие месяцы, контрреволюцию удалось бы предотвратить.

Впрочем, с самого начала т.н. перестройка велась Горбачевым без какого бы то ни было чёткого плана. В книге эти годы названы «блужданием в тумане». Декларировались ускорение, гласность, полный хозрасчет, борьба с алкоголизмом, а на деле шаг за шагом разрушались основы социалистической государственности. Я уже не говорю об экономической разрухе, в которую правительство в то время ввергло страну своей ошибочной политикой. Такой пустоты магазинных полок, приезжая из Праги в Москву, я не видел в своей жизни даже во время войны. Полки были пусты не в переносном, а в прямом смысле слова. К этому, конечно, приложил руку и теневой сектор, который пользовался бездарностью властей, чтобы довести товарный дефицит до последней точки.

Помню, как на праздник 7 ноября 1990 года, будучи в Москве, мы вышли погулять по вечерней столице. На улице Горького (ныне Тверской) у булочной Филипова выстроилась длиннющая очередь. Ещё в начале осени руководство города, возглавляемое тогда Г.Х. Поповым, закрыло на ремонт несколько хлебозаводов, создав искусственный дефицит хлеба. В это время вверх по подъему от Центрального телеграфа прямо по мостовой бодро шагал краснощекий рослый Ельцин, а за ним небольшая толпа сторонников. На тротуаре стоявший рядом мужчина громко сказал: «Сволочи, до чего довели страну!» Но главный гнев обращался на Горбачева, тогда как Ельцина, демонстративно ходившего по городу пешком или ездившего на «Москвиче», рекламировали как борца против привилегий номенклатуры. В результате государство и партия оказались без всякой поддержки возмущённого населения.