Праздник лишних орлов - [75]

Малое время поводил еще с собой Митроху Ерш, а потом и сам ушел в лес – исчез. Кто что думает, а я знаю от стариков, что, когда чует настоящий индеец скорую смерть, уходит он в лес и сам себя хоронит. Чтобы не висеть гнилым мясом на шее у семьи. Ох, и крепкое нутро для этого надо иметь! Разве один из ста так может, а то и один из тысячи. Называется это «лечь под камни» и делается так: находит индеец подальше в лесу большой камень, по возможности круглый. И чем больше, тем лучше. Их в наших северных лесах много осталось от ледника. Высятся посреди чащи, поросшие мхом, некоторые ростом с вигвам. Под этим камнем индеец роет себе могилу, так роет, чтоб камень этот чуть качни, в нее он и упадет. Подпирает глыбу колышком и еще немного подкапывается. Теперь каменюга на колышке держится. Тут надо все точно рассчитать, и на это у полумертвого индейца последние силы и время жизни уходят. Остается одно-единственное дело. На короткий ремень, так, чтобы не достал до дна могилы, привязывает он к колышку маленький камень, ложится в могилу и держит этот камешек на весу. Ложится он на сырую землю, ничего под спину не стелет. В могилу с собой ничего не берет. Лежит, старается не думать ни о чем. Когда вконец иссякнут силы, роняет индеец маленький камешек, и тогда большой камень падает следом, давит его, добивает, выход из могилы запирает. И ни медведь, ни росомаха не достанут мертвеца из-под двух этих камней, маленького и большого. Так что, если встретишь где-нибудь в тайге огромный валун, а вокруг земля раскидана, знай, что здесь лежит настоящий индеец. Хотя самые-то настоящие прячут вырытую землю, чтобы не осталось никаких следов от них на земле. И маленький камешек на весу не держат, просто за ремень срывают колышек. Думаю, так Ерш и поступил…

* * *

У каждого индейца свой путик. Так учил отец Митроху. Это белый человек вечно ищет свой путь, а индеец точно знает, где его путик и где на нем капканы. Индеец просыпается вместе с рассветом, а зимой и раньше, затемно. Выбегает на холодок, топчется-кряхтит, дышит воздухом. Смотрит заодно, какая погода. Пьет чай, одевается и выходит на свою тропу в лесу, где стоят его ловушки, а бывает, и сети в озерках. Но собираться начинает еще с вечера…

Митроха загодя собрал свой сидор. В нем хлеб, заварка, сало, спички, свечка. Моток веревки и точило. Пустой мешок, вдруг рыбы хапнет? Еще кальсоны и тельняшка на случай, если вымокнешь. Все только нужные предметы. С утра, еще по темноте, он выпил чаю с булкой и дохлебал остатки щей. Идти на путик надо сытым, когда еще поешь? Хоть и мороз за окнами, фуфайка, валенки с галошами – все надевается в сенях. Чтобы не вспотеть. Ведь если в испарине выйдешь – и бегом не согреешься. Так что сухим отправляйся. Отцовское ружье на спину, за кушак топор, лыжи на валенки – и потихонечку вперед. Каждый должен набить себе путик по силам. Если ты старый, как дед Кастет, или малый, как Митроха, не уходи далеко от деревни, дальше дневного перехода.

Первую свою тропу проложил Митроха вдоль озера, пока отец был жив. Помнил все отцовские советы. Главный – не жадничать и ловить только то, что самому пригодится и умеешь сберечь. Если не знаешь, как выделать шкурку, хорька и куницу давилкой не тронь. Ставь петлю на зайца, на рябчика силок, их хоть съесть можно, шкура и перья недороги. Сети небольшие запихивай под лед. Такие, чтобы мог один потом проверить и рыбу унести. Рассчитывай всегда только на себя. У каждого свой путик, никто тебе на помощь не придет. И ты на чужой не лезь, обойди подальше. Лес большой, всем места и доли хватит.

Полгода, как ушел отец и сгинул. Молча переселилась к братьям в избу бабушка, его мать. Шепотом укладывала Кешу спать, гладила Митрошу по вихрам. Пекла в печи им шанежки из ржаной муки. Но быстро уразумел старший внук, что выбивается она из сил и не прокормятся они без мужика холодную зиму. И только встал на озере первый гибкий лед и едва засыпал берега надежный снег, собрал он отцовский вещмешок, повесил на плечо его ружье, взял с собой Маруську, отцовскую лайку, и, не говоря ни слова, вышел поутру в лес за деревней. Пошел теми местами, какими водил его отец последние дни. Вдоль берега до старой своей избушки на мысу. Топтал лыжами заячьи стежки, зная, что все равно будет ходить заяц старыми своими следами, прямо по лыжне, потому как удобнее ему бежать утоптанным путем, а не барахтаться в рыхлом снегу. И вела теперь его лыжня от одной поваленной осины к другой и выводила к мысу. Здесь ближе всего подходит подо льдом к берегу налимья тропа, так говорил отец и добавлял шепотом, склонясь к макушке сына: «Вот скажешь слово хозяину, попросишь накормить и в самый колотун голодным не останешься. До тех пор будет тебе слово помогать, пока не проболтаешься кому-нибудь». Твердо обещал Митроха не выдать слово никому, даже брату. Пусть он и не знает о нем. Лучше будет спать. Уже в сумерках добрался Митроха до избенки, очистил снег у входа и толкнул дверь внутрь. Холодно и сухо. Ни плесени, ни вони. Зажег спичку и огляделся. Все так же, как и было при отце. Дощатый стол, земляной пол, лавка на толстых чурках. Малюсенькое оконце с настоящим стеклышком, чтоб можно было днем не жечь лучину. Поближе к потолку, для тепла, нары. В углу печурка из железной бочки, снаружи вся обложена камнями под глиняной обмазкой. На ней тяжелая чугунная труба – единственная вещь, которую отец привез на лодке. (А бочку принесли на берег волны, рассказывал отец. Тогда-то и решил он в этом месте построить промысловую избушку.) Пучок лучин, берестяные свитки для растопки и целая поленница вдоль стенки. Сухарник – всем дровам дрова, плотное мертвое дерево, рыжая смола и запах камфары. Кастрюля, чайник, сковородка на столе. Даже чай в стеклянной банке. «Ну что, Маруся, будем ночевать!» – велел Митрофан себе и собаке. Она вильнула хвостом и легла на пороге, смущаясь от радости, что пустили в дом. Через полчаса было уже тепло, а на чердаке найдены петельки на зайку, мешок рыбачьих снастей и инструменты. Митроха набил дровами печку под завязку, чтоб долго шаяли, попил чаю с хлебом и салом, отдал корку и шкурку Маруське и постелил на нары фуфайку. Без отца, конечно, в лесу одному ночевать страшновато. Хорошо, хоть собака рядом…