Праздник лишних орлов - [71]

Книжек он, по правде говоря, не читает. Голову зря не забивает. Как сказал один писатель, книжки читать – глаза портить. И слишком серьезно Хук ни к чему не относится. Так, для смеху разговоры псевдоумные заводит. Слышал где-то красное словцо и вставляет его к месту и не к месту. Но принципы в его жизни есть, хоть он о них и молчит. Выглядят они странно, а яснее всего видны в его байках. Вот, к примеру, индейский бог у него конкретный, как рыбнадзор. Общего белого бога он не понимает. И заповеди у Хука свои, личные. Чего, говорит, молиться, время тратить? И так мы перед ним всю жизнь голые и босые стоим. Не делай только пакостей другим и другим не позволяй себе их делать. Хук вообще считает, что у каждого индейца свой бог. Или так – к каждому обращен отдельный божий лик. А кто или что это за личность – не его, Дядюшки, ума дело. Нельзя ведь объять необъятное, а? Или можно?

Недавно рассказал мне Дядюшка Хук одну историю. Говорил он спокойно, но я видел, как непросто ему это далось. И я подумал, что эта байка – сказка о черте, о боге и мести.

Все его байки начинаются издалека, с шуток-прибауток. Потом и не поймешь, когда он к делу перешел и что тут важно, а что смешно. Вот и тут сидели мы на камушках да на корточках, слушали, как в лесу тревожит зайца гончак Балдей, Дядюшкин фаворит. Вообще, заячья охота – любимое занятие у Хука. Можно никого и не убивать, а просто послушать и порадоваться.

– Не напрягайся ты пока, – начал Дядюшка Хук, – далеко он еще, зайка этот. Балдей только подтявкивает, следы распутывает. Как след горячее станет, он залает, а как увидит ушастого, заголосит. Аж на ходу завоет. Так что смело кури. Кури-кури, заяц дыма со страху не чует, а Балдей, наоборот, на нас его выгонит. Я однажды без него, горлопана, пошел прогуляться, поглядеть, не стоят ли где поблизости лосики, не грызут ли осинку. Балдей мне в таком деле не нужен, только гавкать да мешать станет. Вот и пошел один. А Кузьма со мной увязался. Ну, помнишь, тот Кузьма, индейский пес. Он с некоторых пор живет на воле, а раньше, бывало, сидел в вольере у Митрохи и Кеши. Да, Кузьма раз в девять умнее Балдея, на птичек-зайчиков лаять не станет. Он по крупному рогатому специалист. Хотя порода у него – деревенский дворянин. Однако может и михалываныча за штаны на жопу посадить. И подержать его не струсит, и, наоборот, от ярости не обезумеет. Ну вот, идем мы с Кузей по чернотропу. Снежок уже выпал да сразу и стаял. Лес темный. Трава и листва сырые, шагов не слыхать. Ветер в вершинках гуляет, к лосишкам бли-и-изко можно подойти. Идем потихонечку и видим: сидят возле пня два зайки и что-то там грызут. Сами белые уже, далеко их видать, а нас с Кузькой не видят. Интересно мне стало, что они там точат, грызуны. Да и в спину стрелять не хочется. Хлопнул я в ладоши, они аж подпрыгнули от испуга. Оборачиваются, а у их все рожи от черники синие! На пне чернику лопали!

Выразительно произнеся эти слова, Дядюшка Хук поглядел на меня наивными глазами и замолк. Я не выдержал и заржал, как Огонек, старый совхозный мерин:

– Чернику… на пне… рожи синие… Во врать!

– Вот те крест! – Дядюшка Хук мелко смеялся вместе со мной. – Синие рожи! Я сам загоготал как гусь, а они прыг в разные стороны – и привет! Тут и Кузьма надо мной похихикал, а за ними не погнался. Пусть живут, плодятся… Да, о чем это я?.. Кузя… Я ж о нем хотел тебе рассказать, а сам зайцев вспомнил, чтоб им от черники этой заперло… Вот. Кузя раньше в будке жил у Кеши с Митрохой. Изба у них большая, на четыре семьи о двух этажах. Старая, еще от деда осталась. А живут вдвоем. Иногда только у Митрофана сожительница подвизается. Женщина хорошая, малопьющая. Даром что тоже индеец. До первого большого скандала живет. Потом он ее выгоняет и уходит в лес. А Кеша – мужик тихий, скромный, выпивающий. Бабам особо неинтересен. Сам какую-либо позвать стесняется. Вот и живут два брата, топор да лопата, волчий нос да заячья лапа. Кузьма у Кеши, как путний, в вольере сидит перед охотой, чтоб проголодался чуток. Иначе на свободе сопрет что-нибудь у кого-нибудь в деревне, налопается и будет в лесу лениться. Я раз видел, как он пачку пельменей из автолавки стянул, продавщица и не заметила. Он ведь как делает? Стоит рядом с прилавком, уши-хвост опустив, и прикидывается несчастным. С виду – «…месье, я не ел шесть дней, подайте бывшему депутату бывшей государственной думы…». Но от наших торговцев жалости не дождешься. Кузя это знает. Тут главное, чтоб не били и не гнали. И как только перестали на него внимание обращать, он хвать зубами пачку с прилавка – и ноги явил. Притащил Иннокентию – мол, гляди, хозяин, я тоже добытчик. Внешности он неброской – пегий и ушастый, а голова работает исправно. Ну так вот, о чем я?.. Однако и на Кузьму нашлась проруха. Сидел он в вольере вечерком, собирался утром с Кешей на охоту. А надо сказать, что изба у братьев на отшибе стоит, возле леса. И берег рядом. Тут в лесочке да на бережку повадились метисы огненную воду хлебать. Соберутся сворой, костерок запалят и айда пустую тару разбрасывать. Песни бледнолицые горланят. Когда и подерутся. И главное, заводилой у них баба одна. Дианка по кличке Принцесса. Здорова пить, рожа рябая, кулаки как булыжники. А голос – чисто у дикторши с телевизора, красивый и поставленный, что у трезвой, что у пьяной. Одна у Кузьки слабость – на дух не переносит пьяных, кроме Кеши с Митрохой. Вот он этих метисов с Принцессой во главе и облаял, когда они мимо проходили. Зло так, с рычанием. Дианка не ожидала, сначала напужалась, потом рассвирепела и окрысилась. Подобрала рядом на помойке какую-то жердину – и ну ею в Кузю меж прутьями вольера тыкать. Он ловкий, уворачивается и все лает. Дианка давай голосом своим командовать метисами, как Левитан в юбке. Тут кто-то из ее шестерок притащил топор, сообща загнали они Кузьку в будку, дыру приперли жердями. Открыли вольер и вошли. Стали крышу у будки топором рубить… Никак я не пойму, сколько ни скриплю мозгами, что же ими двигало. Водка? Злоба? Понт метисовский? Или все сразу? Откуда у бабы-то столько изжоги?