Праздничная гора - [10]

– Да о чем вы вообще говорите? – подскочила крашеная девица в углу. – Нас тут предали, захлопнули ловушку, и делайте что хотите, а мы чему радуемся?

– Хадижа, успокойся, – осаживал ее зять.

Но та продолжала:

– Люди говорят, выпускать никого не будут, а у моего брата в Ростове жена с детьми, как он туда вернется? Вам-то хорошо, – обратилась она почему-то к полицейскому, – вас на вертолетах в Турцию увезут, а народ что будет делать?

– Я здесь при чем? – вспылил тот, раздувая полные щеки. – Турция здесь при чем? Место свое знай, женщина. Как шайтан, вскочила здесь, слюнями брызгаешь!

– Чего вы боитесь? – закричал ей бежевый.

– Закрытых боюсь!

Каменнолицый замигал правым глазом:

– Это люди смуты дискредитируют ислам…

– А они говорят, что вы и все Духовное управление дискредитирует, – снова вклинился губастый юноша.

Все разом заголосили.

Шамиль вышел в жаркий коридор и поводил плечами, как бы желая отогнать происходящее. Потом достал телефон и потыкал в кнопки, но дядя Алихан не отвечал. Набрал своему другу Арипу, который работал в Москве, но и Арип был недоступен. Из конференц-зала раздавались многоголосые крики, среди которых особенно выделялся хриплый бас Шарапудина Мурадовича.

Постояв в нерешительности, Шамиль вышел на улицу. Ничего как будто не изменилось. Сначала он взглянул на узкий перекресток, где сигналили громоздкие маршруточные такси, потом на смеющихся девушек, толпящихся у входа в нелепое стеклянное здание со множеством модных вывесок, потом на палатку «Хлеб», откуда высовывалась чья-то повязанная косынкой голова. Голова кричала что-то голоногим мальчишкам, бегущим в сторону обклеенного завлекательными афишами деревянного забора, окружавшего замороженную стройку. За забором слышались счастливые крики купальщиков, плещущихся в огромной дождевой луже на месте выкопанного и недостроенного фундамента. Через дорогу от редакции пестрели нарядные частные коттеджи и кривые белые домики, на одном из которых кто-то вывел углем «Продаю муку».

Шамиль повернул за угол, туда, где под навесом сидела разморенная солнцем женщина и продавала квас. Купил большой пластиковый стакан за несколько десятирублевых монет и зашагал в сторону выжженной клумбы. Недалеко от клумбы росла чахлая акация, бросая на разноцветную тротуарную плитку редкую тень.

Он присел под акацией, на исписанную черным маркером скамейку, глотнул квасу и задумчиво уставился прямо перед собой. Несмотря на жару, на улице было людно и шумно. Из маленьких кофеен доносилась визгливая музыка вперемежку с жужжанием бензопилы, возбужденными криками прохожих и стрекотом степной саранчи. Шамиль снова набрал дяде Алихану и снова безрезультатно. «Что это я на измены сел?» – спросил он сам себя и выпрямился.

Возвращаться в редакцию не хотелось, тем более что вскоре должна наклюнуться нормальная работа. Омаргаджи говорил ему, что узнает про какое-то хорошее место в суде. Шамиль допил квас большими глотками, смял пластиковый стаканчик и, не найдя, куда его бросить, оставил лежать на скамейке. Захотелось увидеться с Омаргаджи тотчас же. Он встал и побрел в сторону моря, где в старых, пропахших деревянной плесенью дворах ютилось несколько небольших адвокатских контор.

Свернув на соседнюю улицу, Шамиль столкнулся с похожим на бочонок Хабибулой. Хабибула подскочил от радости и, широко щерясь добродушным золотозубым ртом, залепетал:

– Салам, Шамиль! Куда идешь? Я вчера с кутана{Населенный пункт, административно входящий в горный район, но находящийся на равнине, в зоне отгонного животноводства. Возникает на месте пастушьих стоянок на зимних пастбищах.} приехал, молоко, творог, туда-сюда привез. Валлах, не хотел ехать, хотел Марата послать, но самому пришлось. Туфли видишь у меня какие порватые? – говорил он, показывая на свои дырявые сандалии. – Сейчас молоко-сыр продам, и момент куплю себе туфли от души. Салимат поругает, а я что, виноват, что ли? Пока сегодня по городу ходил, порвал. У нас трубы на улице меняют, вот так вот грязь лежит, камни острые царапают… Идем ха, ты куда спешишь?

– Хочу к Омаргаджи зайти, по работе поговорить.

– Какому Омаргаджи? КIурбанизул Омаргаджи? – Хабибула весело засмеялся, на ходу потирая складчатый рот. – Он ко мне на десятый кутан приезжал, двадцать раз мне в шахматы проиграл! Двадцать раз! Теперь видит меня, убегает…

– А ты не знаешь про слухи, Хабибула? – спросил Шамиль, примеряясь к короткому шагу спутника.

– Какие слухи? А, то, что у Меседу шифер от ветра упал в Шамхале? Еще как слышал! Мне Салимат говорила. Позвала бы она меня ставить шифер, ничего не было бы. Я крепко делаю, у Магомеда спроси. Этот Запир же есть, который Пайзуллы сын? Вот его позвала. Поэтому…

– Нет, я не про Меседу, – отмахнулся Шамиль. – Тут другое говорят. Нас от России отгораживают. Пограничники, туда-сюда. Берлинская стена.

Они остановились на перекрестке, сплошь забитом гудящими автомобилями. Из окон машин высовывались нахмуренные лица и машущие руки. Молодые прохожие сгрудились у бордюров, снимая толкучку на телефоны. Хабибула замахал руками около ушей, как бы давая понять, что ничего не слышит из-за дорожного шума.