Правы все - [100]

Эмма Раписарда тайком взглянула на свои туфли. Четыре тысячи евро. Эмма – это бесталанная статистка, часто появляющаяся на светской сцене, все ее эмоции выплескиваются в необузданное желание покупать и покупать, в помешательство на материальном. Людям она не верит. Люди – все равно что предметы мебели. Зато она верит в туфли, а еще в принципы, вдохновленные масонскими идеалами.

А вообще-то его слова… Слова Джедже. Способ негромко попрощаться с жизнью. И одновременно удивительная попытка удержаться за жизнь, у которой нет будущего.

Я растроган, как в день, когда отец неожиданно заплакал за рулем автомобиля.

Он почувствовал, как тяжело ехать в напряженном потоке, и одновременно как тяжело, если в жизни нет смысла. Давно я не был настолько растроган.

Что еще сказать? Грустно возвращаться к обыденной повседневности, если ты видел театральный спектакль, который разыграл Джедже, кино, которое он нам показал. Поэтому я никогда не хожу в кино. Представление окончено, возвращаешься в куда-то спешащую серую жизнь. Этот резкий, болезненный контраст причиняет мне боль: я страдаю, ощущая себя заурядным человеком среди заурядных людей. Кажется, будто мне нет места в жизни, которой я всегда мечтал жить. Жить как в кино.

В обычной жизни я чувствую себя жертвой насилия.

Потом, спустившись вниз и собравшись у подъезда, мы неловко молчим. Все же что-то произошло. Благодаря Джедже что-то изменилось в мутном маразме бессмысленно проживаемых летних ночей. И теперь каждого из нас, погруженных во влажную римскую жару, одолевают обрывочные, расталкивающие друг друга мысли. Он верно изобразил наше тщеславие? Да. Короткими, резкими штрихами.

Плавая в море «Фалангины», мы не раз рисковали перевернуться, как корабль с албанцами.

Как вдруг Этторе Бойя, экономист, не брезгующий Каймановыми островами, хотя вообще-то он не купается в море, спросил:

– Кто там должен был кивнуть? Разве Карла не умерла?

– Пятнадцать лет назад, – небрежно отвечает Эмма Раписарда, разглядывая с завистью туфли Виоланте и уже готовясь приобрести такие же, как только наступит утро, – надо только понять, какой они марки. Порадовать Виоланте признанием, что у той красивые туфли, выше ее сил. Тонино Пацьенте все понимает и протягивает руку помощи, шепча на гладкое и чистое ушко: «Джимми Чу». Эмма глядит на него с благодарностью, словно мать на хирурга, который спас ее отпрыска.

Бойя сдавленно, мерзко хихикает. Потом шепчет:

– У Джедже с головой не в порядке. К тому же пламенные признания в любви к Карле в присутствии новой жены – это так некрасиво.

«А отмывать деньги, заработанные на торговле героином, красиво?»

(Ровно два года спустя. Прокурор Антонио Масса обвиняемому Этторе Бойе, который рыдает.)

– Да ведь она полька, по-итальянски знает от силы шесть слов.

Это сказал Эджидио Буонуморе, полтора метра злобы, бескрайние владения в Базиликате. Три почетных университетских диплома. При этом он забывает уточнить, что так и не взял крутую вершину и не перешел в пятый класс начальной школы.

– Понимает, понимает… – ехидно, с видом многоопытной женщины прибавляет Виоланте, заметив, что ее туфли разглядывают.

– Джедже – интеллектуал, пусть говорит все что хочет, – невольно вмешиваюсь я.

Непрошеный гость, я начал расставлять флажки на пути извращенной глупости, которая преследует эту компанию, как жертва ограбления гонится за преступником.

– Тони, ты опоздал на тридцать лет. Интеллектуалы больше не защищены дипломатическим иммунитетом. И слова тоже.

Верно, я опоздал на тридцать лет. За это время все, к чему я привык, встало с ног на голову. Я из другого поколения, поколения Джедже. Нынешнее поколение устанавливает новые правила, с которыми я не согласен.

Но я слишком долго жил среди резвых тараканов, по которым теперь вечерами, прежде чем уснуть, немного скучаю. Я вновь по кому-то скучаю, правда, я никогда не думал, что буду скучать по домашним животным, которые в Бразилии вызывали у меня тревогу, сравнимую со страхом матери за ребенка.

А пока что я стою здесь, и мы тихонько болтаем. Пустая болтовня вновь заняла важное место в жизни, подчиненной анархической, порхающей птичкой свободе – ненужной и одновременно помогающей не сдаваться. Я еще долго буду сталкиваться с этим в Риме – городе, который не меняется, вечно разыгрывает один и тот же сценарий. Здесь были границы, за которые не заступали, но сейчас они рушатся. Благодаря чему и выживает город с тысячелетней историей, постоянно перемешивающий карты, чтобы не убедиться раз и навсегда, что от него осталась только прекрасная оболочка, внутри которой больше нет жизни.

Эльза и Артуро как знатоки уже обмениваются рецептами тартара из тунца.

Скажу честно: я вынесу любую глупую болтовню, я и не к такому привык, но, когда при мне сыплют рецептами, я становлюсь буйным, как наркоман. И вообще, скажу честно, нам этот тартар из тунца надоел. Куда ни пойдешь – тартар из тунца. Как Альба Париетти[62]. Вы нас с этим тартаром достали. Я уже не ребенок. Я уже пережил эпоху «перышек» с водкой, эпоху «бабочек» с лососем, головокружение от пиццы с помидорами пакино и всеобщую наркотическую зависимость от запеченного в соли сибаса.