Правосудие любой ценой - [33]

– Вот спасибо! – церемонно склонил голову Полковник.

– Не за что, – Гринчук похлопал себя по карманам, словно пытаясь что-то найти.

Наконец он извлек из бокового кармана куртки диктофон и протянул его Полквонку.

– Это еще что такое? – осведомился Полковник.

– Это цифровой диктофон, – спокойно сказал Гринчук.

– Это я и сам прекрасно вижу. Зачем вы мне его суете?

– Мне кажется, вы захотите послушать записи двух моих сегодняшних разговора. Даже – трех. Одни, правда, ночной.

Гринчук нажал кнопку и положил диктофон на подлокотник сидения Полковника.

– … и мочить меня ты пока не собираешься, – сказал Мастер.

Запись была негромкая, но совершенно отчетливая. Лишь пару раз Полковник вопросительно оглядывался на Гринчука, и тот пояснял, что именно сказал Мастер или он сам.

– Интересно, – сказал Полковник, когда первая запись закончилась.

– Вы о Мастере?

– Я о диктофоне. Вы всегда ходите с ним?

– Часто, – ответил Гринчук. – Знаете – суета, сутолока, можно свободно что-то забыть. А тут – диктофон.

– Следующий раз, беседуя с вами, я предварительно вас обыщу, – желчно пообещал Полковник. – Я с вами общаюсь как с порядочным, а у вас, извините, камень за пазухой.

– Диктофон.

– Не вижу, в данном случае, особой разницы. Что там у вас еще записано?

Гринчук нажал кнопку.

– …Меня зовут Илья Ильич.

Эту запись Полковник слушал внимательно, не отвлекаясь и не комментируя. Когда запись закончилась, Полковник откинулся на спинку кресла и потер переносицу.

– У вашего знакомого священника очень интересные связи, – сказал, наконец, Полковник.

– Несколько минут назад я подумал об этом теми же самыми словами, – признался Гринчук. – А ведь как долго притворялся порядочным человеком!

Полковник не стал комментировать это заявление. Он молчал еще с минуту, сидя неподвижно. Только пальцы правой руки, не переставая, крутили пуговицу у него на плаще.

– Дальше, – потребовал через минуту Полковник.

Дальше был утренний разговор с Михаилом.

Пока шла эта запись, Полковник несколько раз удивленно оглянулся на Гринчука. Удивленно и как-то разочарованно.

– Что? – спросил Гринчук.

– Михаил знал, что вы пишете разговор?

– А зачем? Мы поговорили, выяснили подробности и позиции обеих сторон.

– По душам поговорили, – сказал Полковник. – И очень душевно.

Гринчук пожал плечами:

– Это нам, знаете ли, решать, душевно или нет.

Полковник еле заметно покачал головой.

– Я не могу вас понять, Юрий Иванович, – сказал Полковник, – иногда вы мне кажетесь очень сентиментальным человеком, а иногда…

– Меркантильной сволочью, подонком и мерзавцем, – закончил Гринчук. – И вы меня то любите безумно, то ненавидите от всей души.

– Нечто в этом роде, – согласился Полковник.

– А это потому, Полковник, что вы, как и все люди судите меня по своим интересам. Когда я с ними совпадаю – умница, Зеленый, браво! А когда нет – какой же вы мерзавец, Юрий Иванович. Стукачей среди ваших уважаемых новых дворян и их обслуги навербовал – молодец. Разговор с Михаилом записал – бесчувственное чудовище. Вы ведь на меня разочарованные взгляды бросаете потому что я не только записал наш с Михаилом разговор по душам, но и за то, что я этот разговор вам дал прослушать. А там такие трогательные есть пассажи! Вот если бы я вам просто пересказал ситуацию, сообщил бы с деловым видом, что у Миши едет крыша, что он может вести себя неадекватно – вот тогда вы с серьезным видом принялись бы это обсуждать. Вы ведь не мое поведение осуждаете, а форму, в которую оно вылилось. Нет?

– Да, Юрий Иванович. Да. Мне уже стоило привыкнуть к вашему цинизму, но каждый раз я наталкиваюсь на него и каждый раз это происходит внезапно и в новой, неожиданной форме. Вы и с женщинами своими потому не можете толком отношений сложить?

Гринчук внимательно, не моргая, посмотрел в глаза Полковника. Молча. Полковник выдержал секунд пятнадцать, а потом отвел взгляд.

– Во-первых, – ровным голосом сказал Гринчук, – я никому не советую обсуждать мою личную жизнь.

Полковнику вдруг нестерпимо, как в детстве, захотелось стать невидимым, или просто зажмуриться и зажать уши, чтобы не слышать этого голоса, чтобы эта странная и неприятная ситуация прошла как можно скорее.

– Во-вторых, – продолжил Гринчук, – я сам буду решать, как мне строить отношения с моими подчиненными, исходя из необходимости и своего виденья проблемы. И, в третьих, записи я вам дал послушать не для того, чтобы вы могли меня пожурить. Я вообще стараюсь в разговоре с начальством не произносить ничего лишнего и не делать ничего ненужного.

– Начальство должно знать только то, что вы сочтете нужным ему сообщить, – язвительным тоном произнес Полковник.

Он был зол на себя за то, что влез в эту дискуссию об этике и еще за то, что позволил себе… испугаться, черт возьми. Испугаться этого непредсказуемого Гринчука, как ни нелепо это звучит в устах прожженного политика, каковым считали Полковника многие, включая и его самого.

От этой злости и язвительности в голосе было многовато. И фраза прозвучала театрально. Как в кукольном театре. Полковник вдруг представил себя марионеткой, которая разговаривает с кукольником и требует, чтобы тот не слишком своевольничал.