Православное Религиоведение: Ислам, Буддизм, Иудаизм - [63]

В популярных изданиях буддизм часто называют «религией без Бога», но с православной позиции его корректнее было бы назвать «религией вне Бога».

Человек

Как это ни парадоксально, буддизм с его доктриной анатмавады — отрицания индивидуальной души, является, пожалуй, самым антропологическим учением. Наверное, уместно провести следующую параллель: если христианство теоцентрично, то буддизм антропоцентричен. Причем, во избежание возможного недоумения, сразу нужно отвергнуть часто встречающуюся в популяризирующих буддизм текстах идею, что в буддизме, как и в некоторых других восточных культах, человек занимает место Бога. Между тем буддизм, учение исключительно практическое, построенное, прежде всего, на реальном опыте своих адептов, а не на отвлеченных умозрениях, является детально разработанной антропологической моделью. О чем бы ни шла речь в буддийских текстах: об источнике страданий, о космологии, или даже о конечной цели спасения (нирване) — это всегда описание возможных форм человеческого восприятия — либо желательных, либо наоборот вредоносных для реализации конечной цели.

Поэтому именно сравнение буддийского учения в целом с христианским учением о человеке представляется, пожалуй, единственной возможной в наше время попыткой как-то сопоставить буддизм и христианство.

Грехопадение

Выстраивая опыт своего адепта, буддизм всегда имеет дело с конкретным, а не отвлеченным человеком. Поэтому, хотя доктрина грехопадения в буддизме отсутствует, это всегда опыт падшего человека, причем адепт знает о своей падшести и пытается собственными силами положить преграду ее разрушительным последствиям.

Воспринимаемый мир, который описывают буддийские тексты, поражен страданием. Страдание — определяющее свойство этого мира, но корень его лежит в самом опыте, а не во внешне полагаемых объектах, сами по себе они мало волнуют буддиста. А поскольку этот мир порожден нашим восприятием, восприятием уже падшего человека, страдание видится буддисту безначальным и безграничным. Иными словами, этот мир, соответствующий обыденному человеческому опыту, творится воспринимающим его человеком по образу мира, сотворенного Богом уже после грехопадения. Лишенный света Божественного Откровения, буддист ничего не знает о состоянии до грехопадения. Надо отдать должное, буддистский метод познания отличается удивительной трезвостью. Буддистская аскетика не пытается искусственным путем, логически достроить недостающие звенья, не пытается смоделировать неведомого Бога или человека до грехопадения. Единственное, к чему может апеллировать предоставленный самому себе падший человек, — это его собственный опыт. Опыт этот изменчив, противоречив, а в большинстве случаев просто недостоверен. Однако буддийская доктрина все же систематизирует его, причем систематизирует достаточно действенно. Но для осуществления подобной задачи должен существовать некий коррелят, точка отсчета, отталкиваясь от которой можно отличить подлинный опыт от состояния прелести. Для христианина таковыми являются церковное общение в Духе Святом, осуществляемое через Таинства Церкви. Буддизм же находит для себя иной ориентир — неподвластную греху часть человеческого существа, которая обозначена в Махаянском варианте буддизма как природа Будды, изначальная природа человека. В христианской антропологии она может быть сопоставлена с Образом Божьим, но для буддиста это образ лишен всякой связи с Первообразом, не знает его и не стремится к нему. Здесь вполне уместно привести слова архимандрита Софрония (Сахарова), характеризующие восточную мистику в целом, но применимые также и к буддизму: «Пребывая во мраке совлечения, ум испытывает своеобразное наслаждение и покой, и если при этом он как-то обратится на самого себя, то может ощутить некое подобие света, который, однако, не есть еще несозданный свет Божества, а естественное свойство ума, созданного по образу Божию. Как исход за грани временного, это созерцание приближает ум к познанию непреходящего и тем делает человека обладателем нового познания, и горе тому, кто мудрость сию принимает, как познание истинного Бога, и созерцание сие, как приобщение Божественному бытию».

Вся буддийская доктрина пронизана ощущением непреодолимого одиночества. Не зная Бога, буддизм не может понять и ближнего. Надо отдать должное, история буддизма наглядно демонстрирует нам, что его адепты прекрасно чувствуют эту слабость и стараются направить все свои усилия на преодоление ее. Но ближний, сострадание к которому декларирует уже классическая Махаяна, оказывается не более чем модусом собственного существования.

Из всех современных восточных учений дзен, возможно, самое интеллектуально изощренное и духовно трезвое учение. Его учение о сочувствии и о любви к «космическому Будде» — быть может, самый высокий религиозный идеал, которого может достигнуть человеческий разум без Христа. Его трагедия в том и заключается, что в нем нет Христа, а значит, нет спасения, и сама его изощренность и трезвость очень эффективно препятствуют его последователям искать спасения во Христе. При всем своем спокойном и сочувственном тоне дзен, быть может, является самым печальным из всех напоминаний о «постхристианской» эпохе, в которую мы живем. Нехристианская «духовность» уже больше не чуждое влияние, проникшее на Запад, она сделалась собственно американской религией и пустила глубокие корни в сознании Запада. «Пусть это послужит нам предостережением: религия будущего будет не просто культом или сектой, но могучим и глубоким религиозным течением, которое будет абсолютно убедительно для ума и сердца современного человека», — писал иеромонах Серафим (Роуз) в своей книге «Православие и религия будущего», завершая описание деятельности буддийской общины в штате Калифорния.