Православное богословие на рубеже столетий - [88]

Андрей учился в одной из рабочих школ на окраине Парижа: там его жестоко избивали сверстники. Спустя сорок пять лет, проезжая в вагоне парижского метро мимо той станции, на которой находилась его школа, и увидев надпись с ее названием, он потерял сознание.

К четырнадцати годам Андрей был законченным атеистом. Однажды, когда он в находился в летнем лагере, ему пришлось поневоле оказаться слушателем русского православного священника, приехавшего туда для встречи с молодежью. То, что говорил священник (а это был, между прочим, выдающийся богослов — отец Сергий Булгаков), юноше ужасно не понравилось: идеалы смирения и покорности, нарисованные проповедником, были ему глубоко чужды. По окончании беседы он отправился домой, чтобы взять Евангелие и, прочитав, раз и навсегда покончить с христианством.

И тут случилось нечто неожиданное. Начав читать Евангелие от Марка, где–то между второй и третьей главой, юноша вдруг почувствовал, что по другую сторону стола стоит живой, реальный Христос. Это не было видением, но было абсолютно неоспоримым чувством Присутствия. «Если Христос здесь, живой, значит, Он действительно воскрес, значит, все, что написано в Евангелии — правда», — подумал Андрей. С этого момента его жизнь изменилась кардинальным образом:

Я почувствовал, что никакой иной задачи не может быть в жизни, кроме как поделиться с другими той преображающей жизнь радостью, которая открылась мне в познании Бога и Христа. И тогда, еще подростком, вовремя и не вовремя, на школьной скамье, в метро, в детских лагерях я стал говорить о Христе, каким Он мне открылся: как жизнь, как радость, как смысл, как нечто настолько новое, что оно обновляло все... Я мог бы сказать вместе с апостолом Павлом: «Горе мне, если я не благовествую»... Горе, потому что не делиться этим чудом было бы преступлением перед Богом, это чудо сотворившим, и перед людьми, которые по всей земле сейчас жаждут живого слова о Боге, о человеке, о жизни. [421]

Много лет спустя Владыку Антония спросили: «Это чувство живого Христа, которое Вы испытали, оно потом не ушло, не ослабело?» — «Нет, — ответил он. — С тех пор оно никогда меня не покидает. Оно может быть более интенсивным или менее интенсивным, но оно всегда присутствует в моей жизни».

Потом он учился в медицинском институте, который окончил перед самым началом войны. За пять дней до ухода на войну тайно произнес монашеские обеты, а в 1943 году принял постриг от своего духовника — архимандрита Афанасия (Нечаева). В течение десяти лет работал хирургом: пять лет на войне и пять после нее [422]. Сотни больных, раненых, умирающих прошли через его руки. Это было началом его пастырского служения. Он мог часами сидеть у постели умирающего солдата, разговаривая с ним, пока тот еще был в состоянии говорить, а потом просто молча молясь о нем, пока душа его не перейдет в иной мир. Встреча со смертью лицом к лицу коренным образом изменила мировосприятие будущего митрополита Антония. «Смерть, мысль о ней, память о ней — как бы единственное, что придает жизни высший смысл, — говорит он. — Жить в уровень требований смерти означает жить так, чтобы смерть могла прийти в любой момент и встретить нас на гребне волны, а не на ее спаде..."

В 1948 году монах Антоний стал священником и вскоре был направлен в Англию. В 1957 году он был рукоположен в сан епископа Сурожского и назначен управляющим приходами Московского Патриархата в Великобритании. В течение многих лет Владыка занимал ответственные церковные должности, с 1966 по 1974 год был Патриаршим Экзархом Западной Европы, представлял Русскую Церковь на экуменических форумах. Но главным для него всегда оставалось служение на лондонском приходе, которому он посвятил более полувека. Именно здесь были произнесены его проповеди, которые потом в распечатанном виде ходили по рукам православных верующих.

Его проповедь не ограничивалась рамками Православной Церкви. Его нередко приглашали в англиканские и протестантские храмы, где он никогда не отказывался проповедовать. «Я не ставлю своей целью обращение англикан в Православие, не внушаю им, что Православие лучше других конфессий, — говорит Владыка Антоний. — Когда я произношу проповедь в англиканском храме, моя цель — помочь людям углубить свою духовную жизнь, приблизиться к Богу». Среди сегодняшних прихожан Владыки Антония много бывших англикан, но никого из них он намеренно не привлекал в Православную Церковь: все они приходили, вдохновленные его проповедью о Боге живом, его книгами о том, что составляет сердцевинное содержание жизни.

Однажды, будучи в Оксфорде, Владыка остановился на улице и начал говорить о Христе: постепенно собралась толпа, которая слушала его с большим напряжением. В другой раз группа молодых хиппи пригласила его на свою «тусовку»: «Ты такой же, как мы, — сказали ему. — Ты с бородой, и мы с бородой, ты носишь длинное платье, и мы носим длинное платье. Приходи к нам». Он пришел и просидел с ними до утра, беседуя о Боге и слушая то, что они могли сказать ему.

Владыка умеет не только говорить, но и слушать (чего лишены многие пастыри, привыкшие к амвону, к кафедре). Думаю, что в этой способности быть всецело обращенным к собеседнику заключается один из секретов той потрясающей популярности, которой пользуется митрополит Антоний в самых широких кругах — как среди православных верующих, так и среди людей, далеких от Православной Церкви.