Православное богословие на рубеже столетий - [37]
Изменить положение могло только коренное преобразование или даже полное уничтожение этой системы, введение вместо нее другого воспитательного подхода, основанного на уважении к личности студента, доверии к нему, на развитии его творческой инициативы, на стремление привить ему сознательное отношение к учебе, богословию, церковной службе. Такая реформа, о которой много говорили в период подготовки к Поместному Собору 1917–18 годов, так и не произошла: революция смела все, что делалось в области духовного образования в течение предшествовавших столетий. Однако проблемы, выявленные в жизни духовной школы накануне революции, продолжают ждать своего решения, и коренное преобразование воспитательной системы продолжает оставаться на повестке дня.
3. Митрополит Вениамин (Федченков): «Старые школы не умели воспитывать нас»
Обратимся к свидетельству еще одного выдающегося архиерея Русской Церкви, митрополита Вениамина (Федченкова). Он был моложе митрополита Антония (Храповицкого) на семнадцать, митрополита Евлогия (Георгиевского) — на двенадцать лет. Родился в 1880 году в крестьянской семье. Учился в Тамбовском духовном училище, потом в Тамбовской семинарии, которую окончил в 1903 году. По окончании Санкт–Петербургской духовной академии в 1907 году был оставлен там профессорским стипендиатом по кафедре библейской истории. С 1911 по 1914 год занимал должность инспектора Таврической семинарии, с 1914 по 1917 — ректора Тверской семинарии; в 1917–1919 годах был ректором Таврической семинарии. В феврале 1919 году рукоположен в сан епископа Севастопольского, викария Таврической епархии. В 1920 году вступил в Белое движение, возглавил военное духовенство армии Врангеля. В конце 1920 года вместе с остатками армии Врангеля бежал в Константинополь, оттуда в Сербию. В 1925–1931 годах преподавал в Свято–Сергиевском богословском институте в Париже. В 1933 году назначен архиепископом Алеутским и Северо–Американским. В 1947 году вернулся на родину, где возглавил сначала Рижскую и Латвийскую кафедру, затем Ростовскую и Новочеркасскую. Последней кафедрой митрополита Вениамина была Саратовская. Умер в 1961 году на покое в Псково–Печерском монастыре.
Такова богатая событиями биография этого архиерея, одного из самых светлых представителей русского епископата XX века. Он оставил богатое литературное наследие, которое только сейчас становится достоянием широкой читательской публики. Особый интерес представляет книга его мемуаров «На рубеже двух эпох»: в ней он излагает свою богатую событиями биографию. О духовных школах Владыка Вениамин говорит как бы походя: основной темой его воспоминаний является русская революция и связанные с ней социальные потрясения. Однако его наблюдения над жизнью духовных школ не лишены ценности.
У митрополита Вениамина в целом остались добрые воспоминания о духовном училище и семинарии. «В смысле знаний эти школы нам давали довольно много», — говорит он [141]. Положительным является и его отзыв о преподавателях и студентах: «В общем, преподаватели во всех школьных ступенях были умные и хорошие люди. Конечно, анекдотических рассказов о них в духе «Бурсы» Помяловского можно было бы написать немало, но это было бы обидной неправдой. И товарищи были хорошие, за особыми редкими исключениями» [142]. Читая эти строки, мы не должны забывать о том, что, в отличие от дворянина Антония (Храповицкого) и наследственного священнослужителя Евлогия (Георгиевского), выходец из бедной крестьянской семьи Вениамин (Федченков), до семнадцати лет ходивший по родному селу босиком, воспринимал саму возможность получения духовного образования как великий дар свыше. Жажда учения была в нем так сильна, что в течение многих лет он как бы не замечал негативных сторон семинарской жизни.
Однако со временем и его взору открылись те недочеты семинарской системы, о которых говорили в своих заметках митрополиты Антоний и Евлогий. Владыка Вениамин, в частности, отмечает, что основным методом усвоения материала в его времена оставалось «зазубривание» материала, указывает и на отсутствие у студентов подлинного интереса к учебе, и на разрыв, существовавший между преподавателями и учащимися:
Как и везде, предметы нас не интересовали, мы просто отбывали их, как повинность, чтобы идти дальше. Классические языки не любили, да они оказались бесполезными. В семинарии часто учили «к опросу», по расчету времени... Науки нас не обременяли, на экзаменах усиленно зубрили и «сдавали». В академии же, куда поступали лишь «перваки», некоторые занимались уже самостоятельно любимыми предметами, а многие слегка проходили ее, напрягаясь лишь во время экзаменов. Учителя жили в общем замкнуто от учеников [143].
За годы обучения и преподавания в духовных школах Владыка Вениамин стал свидетелем нескольких студенческих бунтов, которые он описывает в своей книге. Первый произошел в бытность его студентом Тамбовской семинарии из–за «жестокого преподавателя», который «своими манерами так запугивал класс, что забывали и то, что знали». Ученики просили ректора удалить преподавателя, но тот отказался. «Тогда начался бунт: шиканье, свист, шум, вечером битье стекол в дверях и окнах». Не обошлось без вмешательства полиции и формального расследования инцидента: увольнение грозило 70 ученикам из 600, но в конце концов их пощадили. Второй бунт произошел, как пишет Владыка Вениамин, «без особой причины, а так уж начала разваливаться дисциплина под влиянием революционной волны». Причиной третьего бунта было желание Владыки Вениамина, тогда инспектора Санкт–Петербургской духовной семинарии, «вывести дурную привычку курить в спальнях ночью»: семинаристы встретили его инициативу в штыки, впрочем, «после двух дней криков» против инспектора все утихло. В бытность свою ректором Таврической семинарии архимандрит Вениамин не позволил студентам устроить традиционные танцы с ученицами епархиального училища: это было причиной четвертого бунта. Наконец, пятый бунт произошел в Тверской семинарии «из–за киселя», который надоел ученикам во время Поста. Во всех случаях, кроме первого, удалось обойтись без формального разбирательства и репрессивных мер. «И ни в Тамбове, ни в Петербурге, ни в Крыму, — пишет митрополит Вениамин, — не пришлось раскаяться в отеческом снисхождении: семинаристы это оценили, не злоупотребили»
