Правофланговые комсомола - [26]

И ребята из Братска, с Кольского полуострова, с Алтая и родной Владимирщины, Удмуртии и Таджикистана слушали его затаив дыхание. А генерал чаще всего рассказывал не о себе, а о своих друзьях — двадцатилетнем комиссаре Верхнекамского полка Сергее Косареве, сыне путиловца Саше Кондратьеве, который, окруженный врагами, последнюю пулю оставил себе, об Альберте Лапине, девятнадцатилетнем командире 30-й дивизии, которая в свое время взяла в плен Колчака.

Вот один из рассказов Николая Александровича.

— Это было в двадцатом году на Южном фронте. Командовал войсками Василий Константинович Блюхер, первый орденоносец нашей страны. Белые к тому времени были изрядно потрепаны, серьезного сопротивления оказывать уже не могли, однако бои продолжались, а значит и продолжали гибнуть наши бойцы. И тогда было решено послать к белым парламентера с предложением сдаться. Пойти вызвался молодой политрук, совсем еще мальчишка, во всяком случае, он был моложе большинства сидящих в этом зале. Взял белый флаг, пакет с предложениями, одернул гимнастерку, оглянулся на ребят, как бы прощаясь, и шагнул за окоп. Он не прошел и сорока шагов, мы считали его шаги — пулеметная очередь прошила его насквозь. Конечно, после этого белые были смяты, опрокинуты, но политрук погиб. И что, ребята, получается… Проходят десятилетия, мало ли разных, казалось бы впечатлений выпало на мою долю, а вот стоит, до сих пор стоит перед глазами парнишка в потрепанной гимнастерке с белой тряпкой на черенке от лопаты… Он знал, что рискует жизнью, белые нередко расстреливали наших парламентеров, но была возможность спасти от смерти многих ребят, и он пошел навстречу залегшим цепям…

Николай Александрович Соколов-Соколенок умер в апреле 1977 года. А за несколько дней до этого намечал с комсомольцами новые маршруты поездок, шел разговор о новых выступлениях.

До последнего дня этот человек находился в строю, чувствовал себя бойцом.

Виктор ПРОНИН

Николай ОСТРОВСКИЙ

Дорогу называют символом вечного движения. Сколько помнил себя Николай Островский, в его жизни не было остановок, он всегда находился в пути. Кроме вынужденных, в киевском госпитале, после тяжелого ранения 19 августа 1920 года, во время кавалерийской атаки, при операциях и лечении. Да и можно ли считать это остановками! «То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек, — писал Островский своему близкому товарищу П. Новикову в Харьков. — Это неверно! Это чушь! Я совершенно здоровый парень! То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, — сплошное недоразумение, идиотская какая-то шутка, сатанинская!»

В декабре 1926 года, в день приезда в Новороссийск Марты Пуринь, товарища по партии, старшего друга, Николай Островский с трудом сделал несколько шагов ей навстречу, своих последних самостоятельных шагов. Ему было горько, что Марта Яновна, с которой он познакомился совсем недавно, летом, в Евпатории и клялся преодолеть все болезни, увидела его беспомощным. А именно так сказала вполголоса Ольга Осиповна гостье; «Беспомощен, как дитя».

Гордость не позволила ему согласиться с матерью. Из многих близких людей Николай выделял Марту, человека необычной, героической судьбы. Ему при знакомстве, первых разговорах не верилось, как могла эта невысокая худощавая женщина столько увидеть и пережить. Вступила в семнадцатом в партию в буржуазной Латвии, вела нелегальную работу. При выполнении ее схватили, заключили в Центральную рижскую тюрьму. Не сломили, не заставили говорить. А в девятнадцатом Пуринь в порядке обмена приехала в Советский Союз, училась в Институте красной профессуры, работала в редакции «Правды». Ее слова звучали для Николая веско, убедительно. Особенно, когда она внушала: для человека сильного, мужественного преград не существует. Непреодолимых преград, которые бы помешали ему в той или иной форме служить народу, А себе записала; «Среди санаторных больных Николам был самым юным и наиболее тяжело больным. Карие глаза его смотрели на мир сосредоточенно, с оттенком грусти, порой сурово. Чуть-чуть лукавая мальчишеская улыбка придавала облику неповторимое обаяние».

В белокаменном доме по улице Павки Корчагина, 4, в городе Сочи, где за минувшие годы побывали сотни тысяч человек из всех стран мира, Николай Островский жил недолго, всего несколько месяцев. Поселился он в нем с семьей 17 мая 1030 года, вернувшись из Москвы. Свою, на этот раз творческую командировку в столицу называл «северной экспедицией».

Вернулся из Москвы, стал усиленно изучать историю, возвращался к архивам, диктовал роман «Рожденные бурей», работал по десять-двенадцать часов в сутки.

Николай не терпел, чтобы перебивали, переспрашивали. Позже — пожалуйста, сам просил высказать замечания многие из них учитывал. Да и в течение дня не раз просил вернуться к готовому тексту, внести поправки, удивляя феноменальной памятью.

18 октября 1936 года в новом доме праздновали сразу три события — новоселье, день рождения Островского и проводы в Москву. Собрались гости, гремел патефон, все танцевали, пели «Наш паровоз…», «Орленок, орленок…», Он сказал тогда: «Самый счастливый человек — это тот, кто, засыпая, может сказать, что день прожит не напрасно, что он оправдан трудом». Николай любил такие вечера, любил, чтобы вокруг веселились.