Право выбора - [10]

3.

1.

Алла сидит в любимом кресле Юрия, где только что рассуждал об их жизни Иннокентий. На серванте стоят их книги. В третьем томе Чехова лежат её уже деньги, которых без Юры отчаянно нехватает. Во втором томе лежит то письмо, которое снарядом разворотило вроде бы дружную семью. Снаряд, разбудивший, как выразился на прощание Юра, инстинкт обойдённой самки... Если бы так! Она сжимает виски и раскачивается от слепящей боли. Письмо-снаряд было поводом. Не было бы этого, нашёлся бы другой. Любовь - костёр, как сказала циничная подруга. Палку не бросишь - погаснет. Беда в том, что они с Юрой уже давно не муж и жена. Да, они отец и мать общего ребёнка, сотрапезники, сожители, вроде бы бесполые друзья. Нехитрые новости каждого из них уже неинтересны, всё давно известно. Никаких секретов. И никакого нетерпеливого ожидания ночи, как в первые годы, часа взаимного откровения и бесстыдства. Нет этого величайшего счастья взрослых людей - остаться наедине со всеми никому не ведомыми и не интересными, исчезающими к утру нелепыми подробностями. Эта болезнь равнодушия друг к другу подкралась, как любая другая, незаметно. Мир учителя - зажатый в кулак крик отчаяния. Когда какой-нибудь Витька Приходько вместо ожидаемой пакости придумывает новую, ещё более гнусную. Такую, что начинаешь ненавидеть всех детей, их родителей, затурканных коллег, директора, прохожих, мужа, сына... А директрисса фальшиво толкует о ранимой детской душе Витьки из неблагополучной семьи. Попробуй убедить этого недоросля, что курить и пить вредно, если его папаша пьёт и курит одновременно весь день и всю ночь, здоров как бык, незаменим в своём гараже, зарабатывает втрое больше педагога. Воспитание - подражание. Кем быть Витьке, с кого брать пример? С Аллы, которая всех и всего боится, или с папы, который безнаказанно поколотил пятерых дружинников? У учителя нет права разубеждать ребёнка в его уважении к любому родителю, будь он хоть вор или бандит. И таких витек в классе сорок душ. Плюс семнадцать зажатых в кулак учительских беззвучных душ-воплей. Семнадцать женщин, почти сплошь из неполных, читай, неблагополучных семей, в возрасте от двадцати двух до семидесяти, каждая со своим выдуманным миром и своим собственным образом, очевидным только ей самой. И у каждой своя прозрачная маска - от свирепого аскетизма до жалкого в пятьдесят лет отроду юного бодрячества. Профессиональное лицемерие, женская зависть, непрерывные обиды и надежды друг на друга и на учеников, как членов коллектива школы. Тех самых учеников, которых ты любишь всю жизнь после выпуска, даже самых ненавистных мучителей. Только дома можно ослабить сжатую за день пружину - наорать, быть грубой и несправедливой, не прощать даже мелочей, отомстить за всё по ту сторону школьного двора. В результате, тебя же раздражает страх мужа и сына, их снисходительное понимание и покорность. Их поза избитой преданной собаки. Вместо вожделенного отпора для очищающего откровенного скандала неизменное понимание замордованного в школе домашнего тирана, щадящий мир и всепрощение. Это порождает её отчуждение, ледяной учительский тон в постели и почти ненависть к такому респектабельному и самоуверенному вне дома мужу, к выросшему покорным судьбе сыну. Возникает извращённая формула семейного счастья, уверенность в своей непогрешимости, полной зависимости от её настроения этих двух никчемных существ. И вот в таком замкнутом надёжном шкафу семьи Хадасов вдруг обнаруживается свой скелет. В виде письма из знойной Одессы, написанного с раздражающей самоуверенностью, пошлыми южными оборотами речи (так и тянется рука подчеркнуть ошибки красным и выставить жирную единицу), обращёнными к ЕЁ мужу! Софочка, их когдатошняя курортная квартирная хозяйка, судя по всему, сама разыскала Юрия, когда он был в командировке, соблазнила и влюбилась как драная кошка, стерва!.. В своей манере, Алла прокурорским тоном потребовала объяснений. Юрий загадочно улыбался, читая письмо, и сказал, как-то странно, с холодным любопытством глядя на Аллу: "Ты же знаешь, ЭТО не в моём вкусе. К тому же она старше даже тебя..." "Что-о? - растерялась грозная учительница. - Даже?.. Меня?.." "Да, она не заставляет уговаривать себя в постели, - понесло вдруг Юрия, - но мне такие женщины, рыхлые, неопрятные, жирные, скорее отвратительны." "Идиот, какое мне до всего этого дело? - задохнулась Алла. - Как ты смеешь делиться со мной своими постельными впечатлениями о другой женщине?" "А почему бы и не поделиться, - взорвалось что-то в постоянно оскорбляемом холодностью муже. - Мы же с тобой давно не муж и жена. Так, приятели по общежитию. Ты-то чего возникаешь? Какое у тебя-то, фригидного бревна, право ревновать своего сексуально здорового мужа к озабоченной самке? Что сверлишь глазами? Не ожидала?" "Юра... Что за обороты речи?.. - совсем растерялся семейный педагог. - Ты хоть сам слышишь, что ты говоришь?" "Я-то слышу. Я давно слышу, что пора тебя проучить." "Тогда... Тогда - пошёл вон, мразь..." Юрий, всё так же неприятно улыбаясь, собрал свои документы, кое-какие вещи, небрежно покидал всё в кейс и вышел, оглушительно хлопнув дверью.