Право вето - [19]

Хук подошел к бару, налил себе рюмку, не предложив ничего Лейжу, и, пока цедил крепкий напиток, видел в зеркале, как изменилось красивое лицо молодого биохимика, как дрогнул уголок рта, чуть сощурились и потемнели его глаза. Хук резко обернулся:

— Итак?

— Я согласен.

— Повторю условия. Контракт на три года, и главное обязательство — не разглашать сведения о проводимых нами работах. Если вы нарушите слово, то я не смогу поручиться за вашу безопасность. Просто не смогу. В этом нет ничего удивительного: ведь жизнь полна всяческих неожиданностей. Не так ли? Мало ли что может произойти с человеком. Автомобильная катастрофа, отравление пищевыми продуктами, внезапно сорвавшийся кусок карниза. Понимаете. Тонут вот еще люди. Тонут. И при самых различных обстоятельствах.

Только в этот момент Лейж полностью осознал, куда он попал. Казалось странным, что светит солнце, плещет океан, столица полна жизни, люди спешат по своим делам, читают газеты, выбирают в парламент.

Лейж письменно подтвердил, что совершенно одинок, не имеет близких и обязуется не разглашать сведений, полученных в лаборатории Хука — Ваматра.

С этого момента Лейж уже не встречался с Ноланом, предполагая, что за ним будет установлена слежка. Тщательная, не позволяющая сделать ни одного неосмотрительного шага. Он не рискнул повидаться с Ноланом, даже не писал ему. О маленьком подарке Нолана — губной гармонике — никто не знал и никто, конечно, не находил ничего предосудительного в том, что Аллан частенько играл на ней.

Знакомство с лабораторией, — а она оказалась такой, какой Лейж и представлял себе: укрытой в зелени запущенного парка, — прошло будничней, чем он ожидал. Оборудование лаборатории, размещенное в большом загородном доме, перестроенном для этой цели, было современным, рабочие помещения удобны, содержали всё самое необходимое и ничего излишнего или неоправданно дорогого. Более того, во всем чувствовалась скромность, если не сказать недостаток средств, компенсируемый умением вести дело экономно, по-хозяйски.

Ничего таинственного, ничего заставлявшего насторожиться. После стольких дней напряженного ожидания и волнений от мысли: удастся ли проникнуть к Ваматру, или план сорвется, внезапно наступило ощущение покоя, даже некоторого разочарования: «Ну вот, попал в святая святых, и что?»

Тревога пришла позже. Поначалу едва уловимая, но уже постоянная, не отпускавшая ни на минуту, а затем крепнущая день ото дня, мешающая жить и работать. И чем дальше, тем трудней было с сотрудниками. В лаборатории они занимались каждый своим четко ограниченным кругом вопросов, и Лейж считал, что никто из них не знает о работе соседа.

Вскоре он решил, что здесь царствует всепроникающая слежка, и это приводит к отчужденности, к взаимной подозрительности. Временами такая обстановка казалась Лейжу непереносимой, он готов был плюнуть на всё, пренебречь угрозами Хука и, не взирая на трехгодичный контракт, бежать. Вероятно, он так бы и сделал, если бы не протоксенусы.

Первая встреча с ними оказалась неприятнее, чем он думал. Уродливые, не похожие ни на что земное создания вызвали у него отвращение, сама мысль о необходимости прикасаться к ним, проводя опыты, представлялась чудовищной.

Как ни странно, это длилось недолго. Уже при следующем свидании с протоксенусами он понял, что тошнотное чувство проходит, а на другой день ему вдруг захотелось пойти к ним. Желание это возникло без всякой причины. Надобности идти в питомник не было никакой: опыты, намеченные на день, были закончены. «Идти не нужно», — внушал себе Лейж, а тяга к протоксенусам росла и росла. В тот раз он поборол это чувство. С трудом. Вечер показался бессмысленно длинным, а сон, беспокойный, сумбурный, не принес отдыха. Утром, когда действительно потребовалось взять в опыт протоксенуса, его испугало внезапно возникшее чувство радости. Непонятной, ничем не оправданной. Хорошо было от самой мысли, что вот сейчас, сию минуту он, наконец, может, должен пойти к ним. Привычка сдерживать себя, умение не поддаваться сомнительным порывам заставила его начать борьбу с чужой, непонятной силой. Лейж решил испытать себя, оттянуть момент встречи, отложив очередной опыт на два часа.

Борьба оказалась мучительной, измотала, возбуждение достигло предела, он не выдержал зарока и отправился в вольер. И там пришло успокоение. Чем ближе Лейж подходил к вольеру, тем легче становилось на душе. Не ломило больше в висках, появилось чувство бодрости, почти веселья. Тонкого, какое дает стакан хорошего вина. Приподнятое настроение усиливалось по мере приближения к медленно двигавшейся в полутьме массе удивительных существ. И отвратительных, как всё непривычное человеку, чуждое и, вместе с тем, почему-то привлекательных. Они всё время меняли форму, цвет, становясь то почти прозрачными, то коричневато-серыми. Неизменными оставались только глаза, всегда устремленные на того, кто на них смотрел.

Наконец Лейж, словно оттолкнувшись от невидимой стены, заставил себя отойти от вольера. Тяжелы были первые шаги, но затем удаляться стало немного легче, и он овладел собой настолько, что уже мог думать о происшедшем. Необычайное явление захватывало и вместе с тем настораживало. Первая попытка справиться с влечением к таинственному клубку жизни вселила уверенность в себя, но тут он подумал о том, придется ли ему испытать эту гамму неведомых ранее ощущений вновь, удастся ли опять насладиться совершенно новым эйфорическим чувством?