Право на жизнь - [64]

Подавляя природные инстинкты, Забойщик устроился на бойню (откуда в будущем и пошла его кличка). Но природу было не обмануть, и он, бросив работу, пошел в разбойничью среду по стопам славных предков: убивать и грабить.

Генетически организм его уже был подготовлен к этой работе, и дела шли неплохо. Ему удалось сколотить банду, которая промышляла квартирными кражами, до первой судимости… ну а потом, по освобождении, дело пошло веселее: грабежи, убийства… Авторитет в городских кругах рос с каждым годом. Потом одноглазый Забойщик уехал в европейскую страну показывать тамошним бандитам, как нужно работать. Оттуда о подвигах Забойщика приходили невероятные слухи, и питерские братки радовались за коллегу, пока с появлением Китайца свои внутренние дела не поглотили многих из них бесследно, а оставшимся было уже не до Забойщика.

Его голубой глаз глядел на мир удивленно, с этакой живой и доброй лукавинкой, зато второй был карим; темен и пуст, он остекленело смотрел на все окружавшее его и не подавал признаков жизни. Зная об этом своем дефекте, Забойщик слегка прикрывал тусклый глаз веком, но все равно было заметно.

Такой прекрасный живой глаз он приобрел в Америке в «Супермаркете готового глаза». Лучшие специалисты с трудом подобрали ему из своих огромных запасов такой же тусклый и мертвый, как и у самого Забойщика глаз. Обнаружить его удалось только в третьесортной продукции для малоимущих. Но, померив его, Забойщик остался недоволен и велел показать ему самые лучшие, самые дорогие и самые жизнерадостные глаза. Он перемерил, наверное, тысячу глаз, пока не остановился на этом, живом, с доброй ильичевской лукавинкой. И теперь свой живой, но с виду мертвый, он стыдливо прикрывал веком.

На симпозиум в шикарном зале заседаний за длинным столом собралось всего тринадцать паханов, не считая председательствующего Забойщика. Перед ним на столе красовался золотой колокольчик.

Одноглазый Забойщик поднялся из-за стола и обвел присутствующих добрым взглядом голубого глаза, показав этим взглядом чистоту помыслов, чем сразу расположил к себе братву.

«Ну, этого-то я проглочу», — подумал каждый.

— Итак, братки, счастлив видеть родные лица. Многих, очень многих не нахожу я среди вас. Я слышал, сильно пришлось вам пострадать от Китайца. Но наконец он мертв, и пришло время заняться разделом его собственности…

Одноглазый Забойщик говорил вдохновенно и не по существу.

У паханов был свой резон в том, чтобы отдать бразды правления пришлому авторитету. В случае возвращения Китайца (а такое вполне можно было допустить, потому что такое уже случалось не раз), всегда можно было выкрутиться и спихнуть всю вину на Забойщика. Мол, я здесь ни при чем. Он виноват! А когда власть в городе перейдет к ним окончательно, можно будет и посчитаться с Забойщиком, припомнив ему, что он уже не местный.

Описав в общих чертах всеобщие выгоды, о которых знали и без него. Забойщик предложил через три дня начать операцию по уборке города от людей Китайца. Говорил он следующее:

— Суть операции не в том, чтобы всех переубивать. Наша задача попугать хорошенько. Тогда оставшиеся поймут, что Китаец — это пройденный этап, и пойдут к нам с поднятыми лапками, — он обвел братву взглядом. — Может, кто имеет что сказать на этот счет?

Поднялся старый вор в законе по кличке Крюк. Его уважали и ненавидели, даже у Китайца в свое время были с ним проблемы, но Крюку тогда удалось не умереть. Всю жизнь он специализировался по делам погребенческим и сейчас контролировал одно кладбище и два крематория в пригороде.

— В общем, так скажу, — Крюк цокнул языком и почесал грудь. — Пятьдесят покойников за ночь я съем. Больше не осилить. Кое-кого в крематориях за ночь сожжем, остальных на кладбище закопаем, браткам братские устроим: по четверо человек в одну могилу. Сегодня же пошлю землекопов.

Сказав это, Крюк сел.

— Остальных можно с грузиками в Неву, — предложил еще кто-то.

— Вода дело ненадежное — всплыть могут, — возразил другой член сходки. — Да и могилы сомнительно.

— Да где же ненадежное! — запротестовал браток с дальнего конца стола по кличке Мокрый, прозванный так по трем причинам: во-первых, потому что все время потел, во-вторых, потому что всякий спор заканчивал мокрым делом, и в-третьих, — жмуриков предпочитал прятать в мокром месте: на дне Невы. — Я вон скольких на дно отправил, хоть бы один всплыл. Я и местечко знаю тихое, мирное, никого кругом. Бултых только в водичку. Ищи-свищи!.. — Ладонью он смахнул со лба пот.

— Да ну, в лесочек вывезли да закопали… Делов-то. Мне и лесок известен. Там я стольких закопал…

Народ лихой заспорил, загудел… Кто-то за столом вскочил. В голосах послышались нотки угрозы. Во всеобщем шуме трудно было что-либо разобрать, доносились лишь отдельные возгласы:

— …Бултых!..

— …Я съем за ночь!..

— …Концы в воду!..

— … Да в лесочке я их столько!..

Обстановка накалялась. Каждый отстаивал свою привычную схему «захоронения» жмуриков и, кажется, готов был отстаивать ее до смерти, во всяком случае многие руки потянулись к оружию, спрятанному в разных местах одежды. Хотя воровской закон и не позволял на симпозиум приносить оружие, но авторитетные паханы плевать хотели на этот закон и не забывали поддеть под пиджак облегченный бронежилет. Случалось, что после таких симпозиумов разгоралась настоящая война кланов, но это было до того, как в городе появился Китаец. И вот стоило Китайцу умереть, как снова руки потянулись к ножам, пистолетам и лимонкам…