Право на риск - [18]

Выступление Ильи Павловича приняли как приказ, который не подлежит обсуждению. У нас в экипаже действительно недосчитывалось радиста и второго бортмеханика. Вместо них мы взяли груз. Пока Козлов готовил завтрак, Мазурук и я сооружали под фюзеляжем укрытие для аккумуляторов. Остальные, смеясь и подмигивая друг другу, дооборудовали лагерь. Шли горячие шутливые споры за обладание единственной киркой. Альпеншток и совковая лопата считались инструментами для менее квалифицированных работников. И этими орудиями нам предстояло «перелопатить» несколько сотен тонн льда, чтобы привести в порядок рулежную и взлетную дорожку длиной шестьсот и шириной пятьдесят метров.

— Орлы, завтрак ждет! — возопил Матвей Козлов.

Повторного зова не понадобилось. Аромат кофе и жареных сосисок наполнил внутренность корабля. Он победил даже въедливый дух бензина и копоти движка.

— Ой, Мотик, запах божественный! — захватив самую большую консервную банку, воскликнул Тимофеев.

Молодые, считая в душе себя даже взрослыми, мы вели себя, словно первоклашки после звонка с урока: ерзали на перевернутых ведрах, служивших нам сиденьями, подталкивая друг друга.

— Стойте, братцы, командира обошли! — Шекуров передал припозднившемуся из-за хромоты Мазуруку жестяную банку.

— Тихо, ребята, не бузите! Хрусталь побьете!

И над этой «ребячьей» компанией возвышался Мотя Козлов в широкой меховой малице. Он постучал о кастрюлю самодельным черпаком. В наступившей тишине Козлов провозгласил:

— Да не иссякнет чаша сия! Нехай луженые желудки кротко воспримут пищу сию!

На столе появились кастрюля с горячими охотничьими пряными сосисками, сливочное масло и сыр. После этого слышалось только удовлетворенное мычание да кто-либо нет-нет да и чертыхнется, ожегшись о жестяную банку с кофе.

Догмаров, насытившись быстрее всех, сдвинул на кончик носа защитные очки и нудным докторским голосом сообщил:

— Больные нашего санатория страдают отсутствием аппетита, надо срубить по три ропака!

Командир, весело щуря серые глаза, довольный бодрым настроением, сказал:

— Работой руководит Козлов. Он знает дело. Через два часа прихожу к вам. Берегите глаза.

Забрав инструмент, четверо ушли на дальний край льдины, где еще вчера флажками из изрезанного запасного парашюта разметили будущую взлетную полосу. Белая мгла тут же поглотила людей.

Оставшись с Ильей Павловичем, мы стали изобретать питание рации без аккумуляторов, которые уже здорово подсели. Срок связи пришлось пропустить. «Пияджо» с зарядкой не справился. В Холмогорах, под Архангельском, мы добыли аварийную рацию с дивным названием «Носорог». Питал рацию «солдат-мотор» — генератор, который надо было вращать вручную. Командир стал крутить ручку, а я улегся у приемника. «Носорог» находился в палатке, а стоять в ней было невозможно. Эфир молчал, молчал, и неожиданно на волне 3,4 метра я услышал окончание радиограммы: «Все в порядке, следующие сроки слушаю РК»… По характерному почерку радиста — а это был Кренкель — понял: работал лагерь Папанина. Но в тот момент я пощадил нервы Мазурука и не обмолвился о радиограмме. Спокойствие и терпение тоже имеют предел. Дальнейшее слушание эфира ничего не дало, Илья выбивался из сил, крутя «солдат-мотор», и мы прекратили прием. Потом с полчаса повозились с исчадьем-движком, заряжавшим аккумуляторы. Снова пришлось пропустить срок связи.

Тяжело опираясь на лыжную палку, Мазурук, хромая, побрел работать на аэродром. Я мог себе представить, какую мучительную боль причиняло ему плохо залеченное колено. Посадка на льдину-крохотулю, организация лагеря, а теперь сумасшедшая работа на полосе разбередили недавнюю травму, полученную Мазуруком при спуске на лыжах с купола Рудольфа. Он всего пять дней пролежал в постели. Нужно поговорить с ребятами и запретить ему работать на аэродроме. Одного меня он не послушает.

Пока движок не капризничал, я превратился в метеоролога, записал показания приборов. Тут весьма кстати выглянуло солнце. Все время ожидая его появления, я держал под рукой секстант и часы. За время нашего сидения на льдине, грубо оценивая положение, нас сдрейфовало еще на четыре мили от полюса. Затем в штурманской рубке корабля я записал показания компасов, за которыми наблюдал через каждые шесть часов. Нужно было знать вращение льдины и определить магнитные возмущения. Так в течение нескольких суток удалось установить, что отклонение стрелок компасов — результат вращения льдины, а не воздействия магнитной бури. Иначе после бури стрелки бы возвратились приблизительно в исходное положение.

— Как дела, чиф!

От крика я вздрогнул и, обернувшись, увидел запотевшего Козлова. За стуком движка я не услышал, конечно, скрипа снега под его поступью.

— Чихает мотоцикл?

Каких только наименований не придумали мы нашему инквизитору!

Невысокого росточка, подвижный, с добродушным лицом, Матвей Ильич в меховых доспехах выглядел круглым. И со спины их было трудно различить, например, с Папаниным. Только приглядевшись, выяснилось, что Папанин напоминал эллипс, а Козлов — шар. Устало опустившись у ящиков с консервами, Матвей Ильич принялся чертить концом лыжной палки по снегу.