Право на пиво - [21]

Весь первый год своего существования ребенок молча сносил тяготы экстремального образа жизни, болтаясь в походном рюкзачке за спиной у матери, однако по истечении этого срока вежливо попросил представить его ко двору, как того требует закон и правила приличия. Переглянувшись и совместными усилиями вспомнив, что означает «ко двору», бывшие король и королева поудобнее перехватили весла (а дело было во время скоростного сплава по горной реке) и направили тримаран вверх по течению, туда, где на самой вершине окруженные нимбом облаков вырастали из гранита стены и башни их фамильной резиденции.

Однако «ко двору» молодой принц не пришелся. Ромуальд встретил новоявленного брата, мягко говоря, без энтузиазма и даже отказался от беседы с ним, нарушив тем самым неписаное правило об уважительном отношении к младшим. Причину подобного поведения нетрудно было понять. Избалованный властью Ромуальд в свои четыре с хвостиком чувствовал себя еще вполне способным позаботиться о доверенной ему планете-государстве, и не горел желанием передавать бразды правления в чужие, пусть даже более достойные, руки. Закон о наследовании недвусмысленно требовал от него уступить свои права младшему отпрыску королевского рода, но амбиции не позволяли это сделать. А может быть, бремя власти сыграло с монархом злую шутку, заставило раньше времени растратить отпущенный запас сообразительности, и теперь он не отдавал отчета в своих действиях. Как бы то ни было, вместо того чтобы усадить младшего брата на трон и водрузить на его голову корону, Ромуальд решил отправить неугодного родственника в изгнание. Сослать на необитаемый остров. Заточить в острог. Словом, куда угодно, лишь бы подальше и на подольше. Придворное окружение Ромуальда не осмелилось оспорить его решение, поскольку по большей части состояло из разменявших второй десяток ретроградов, согласных на все, только бы тихо провести остаток сознательной жизни на нынешних должностях. Лишь несколько возмущенных голосов прозвучало в поддержку законного наследника и древних традиций. Родители опального принца, к тому времени с трудом различавшие право и лево, также не могли оказать сыну существенной поддержки в борьбе за трон. Правда, в один из редких моментов просветления отец Нюк торжественно вручил сыну свои потрепанные боксерские перчатки.

В такой ситуации маленькому принцу не оставалось ничего, кроме как, не дожидаясь решения своей участи, вместе с горсткой сторонников запрыгнуть в первый попавшийся звездолет и, не найдя помощи и сочувствия на родной планете, попытаться отыскать их на одной из соседних.

— И вот мы здесь, — закончил свой рассказ Командор, самонареченный лидер крошечного отряда повстанцев.

— Так ты… вы действительно принц? Надо же! А я ведь как только увидел вас… тебя — сразу подумал: вот он, маленький принц! — признался Максим, от волнения путаясь в местоимениях и пряча за ладонью улыбку глупого умиления.

Он поверил Командору сразу и безоговорочно. Не только из-за красного шарика, отключившего здоровяка-охранника не хуже, чем удар рельсой в лоб. И не оттого, что увидел сразу трех не по годам смышленых мальчишек. Просто вот так посмотрел в голубые, словно Земля на снимке со спутника, глаза малыша, перевел взгляд на пресс-папье в виде ракеты, которая уже никогда не взлетит, потому что треснула в двух местах, — и поверил.

Наверное, потому, что очень хотел поверить. И в глубине души всегда ожидал чего-то подобного.

— Принц, — со вздохом повторил мальчуган. — Увы, только по происхождению.

— Но эта корона…

— Корона? — Тонкие губы сложились в горькую ироническую усмешку. — Эта дешевая платиновая поделка? О, нет, это терновый венец, зубцы которого впиваются мне в кожу, чтобы я ни на мгновение не забывал о пережитом позоре и унижении. Но ничего, придет время — и этот символ изгнания заменит настоящая корона Чальдины, сверкающая, из чистейшей, благороднейшей жести!

— Но… почему? — спросил Широбоков, окончательно растерявшийся при упоминании платины и жести.

— Что «почему»?

— Все почему! — Усилием воли Максим заставил роящиеся в голове вопросы выстроиться по порядку. — Прежде всего, почему у вас… извиняюсь… чальдейцев?

— Чальдиниан, — поправил его зеленый камзол.

— Ага, чальдиниан… такие странные традиции наследования? Почему трон и корона должны достаться младшему сыну короля, а не старшему, что было бы логичнее?

— То есть… как это? — опешил принц. — Что значит логичнее? — И так посмотрел на Максима, словно раскаивался в своих недавних словах об осмысленном взгляде и связной речи. — Но ведь… чем человек моложе, тем он умнее, разве нет? — Заговорил он тоном взрослого, которому приходится объяснять ребенку очевидное. — Когда мы появляемся на свет, наш мозг хранит в себе все, что когда-либо знали и помнили наши предки. Родовая память, неужели вы забыли об этом? Почему младенец молчит первые месяцы жизни? Потому что все знает!

— Шутка, — вполголоса прокомментировал лопоухий.

— Гы-ы! — с готовностью ухмыльнулся Грюэль на зависть тыкве-рекордсменке, выпотрошенной на Хэллоуин.

— Естественно, шутка, — согласился принц. — Но с изрядной долей правды. По крайней мере говорить и забывать человек начинает примерно в одном и том же возрасте — в районе года. До этого момента он в полном объеме владеет обобществленным опытом, который успели накопить его предки. После него — каждый день, если не час, что-нибудь теряет, растрачивая знания по крупицам. Мало кому удается сохранить к пятнадцати годам хотя бы маленький чемоданчик из того огромного багажа знаний, который дается нам изначально. Большинство подходит к этому рубежу налегке: интеллект на нуле, зато отлично развиты рефлексы, которым не мешает — прошу прощения за каламбур — излишняя рефлексия. Вот как это происходит на Чальдине. А у вас, землянинов, разве не так?