Правительницы России - [25]

И Мономах прибыл в Киев в воскресенье, и встретили его митрополит Никифор с епископами, все киевляне с великой честью.

И все были рады, и мятеж улёгся.

К этому времени Нестор довёл свою «Повесть временных лет» до смерти Святополка Изяславича, описав последние события уже не по старым спискам, а как их очевидец и современник.

Приехав в Киев и утвердившись на великокняжеском столе, Мономах с первых же часов занялся множеством дел и только через три года удосужился прочитать «Повесть временных лет», которую усердный диакон Нестор закончил писать за два года до того, как обратил на неё своё внимание Великий Киевский князь.

Черноризец Нестор умер в 1114 году, пережив Святополка Изяславича всего на один год. Было ему тогда пятьдесят восемь лет — возраст по тем временам весьма почтенный.

Летопись Нестора лежала среди других манускриптов никем не тревожимая, пока Владимир Мономах — великий книгочей, не чуравшийся и писания собственных книг, не взялся за неё. А когда начал листать рукопись, то с удивлением и неприязнью прочитал панегирики Нестора о своём долголетнем сопернике Святополке, коего высокоумный летописец ставил в пример ему, Владимиру Мономаху, и этого было довольно, чтобы он повелел отобрать у старика-черноризца его труд и отдать «Повесть» в Михайлов-Вырубецкий монастырь, игумен которого смотрел из его рук и никогда не стал бы прославлять кого бы то ни было, кроме него самого.

В 1116 году по Рождеству, когда получил Сильвестр Нестерову «Повесть», он переписал её до 1110 года, а события самых последних шести лет описал заново, оставив от старого текста лишь незначительные куски.

В 1119 году был Сильвестр рукоположен в епископы и занял кафедру в Переяславле, бывшем тогда третьим по величине и богатству городом Руси после Киева и Великого Новгорода.

Умер Сильвестр в начале 1123 года, доведя летопись до последних дней своей жизни.

С тех пор прошло более восьми веков, но ни одно сочинение по древней русской истории не было написано без использования труда Нестора и Сильвестра. Использовано было каждое слово, сказанное о Великой Киевской княгине Ольге.

ЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ, МАТЬ ИВАНА ГРОЗНОГО

В трудный час для земли Российской легла на женские плечи Елены Глинской ответственность за судьбу государства. Страх, что же будет после безвременной кончины Василия III, волновал души подданных. Никогда Россия не имела столь малолетнего властителя, никогда — если исключить древнюю, почти баснословную Ольгу — не видала своего кормила государственного в руках юной жены и чужеземки литовского ненавистного рода. Опасались Елениной неопытности, естественных слабостей, пристрастия к Глинским, коих имя напоминало измену, — свидетельствовал Н. М. Карамзин.

О том, как складывалась судьба Елены Глинской, которую многие не раз сравнивали с супругой князя Игоря — великой княгиней Ольгой, мы и расскажем в предлагаемой повести.

Туровский заговор

1508 год начался тёплыми ветрами, звонким крошевом рушащихся сосулек, ломким хрустом оседающего наста.

Вскоре после Рождества Великий князь литовский Сигизмунд Казимирович уехал из Вильнюса в Краков на коронацию, после которой Литва и Польша должны были вновь соединиться под одним скипетром, ибо на коронации в Кракове добавлял он к титулу Великого князя Литовского и титул короля Польши.

Когда весть о том, ещё задолго до отъезда Сигизмунда Казимировича в Краков, дошла до Турова — невеликого городка, спрятавшегося в болотах Полесья, владелец замка, города и всех окрестных земель, можновладец и бывший вельможа, высокородный князь Михаил Львович Глинский, совсем недавно блиставший и при дворе императора Священной Римской империи Максимилиана I, и в Париже, и в Риме, сильно запечалился. И пребывая в сугубой меланхолии, в задумчивой тоске, а порою даже впадая и в смертный грех — уныние, вспомнил он событие, случившееся всего семь лет назад. Перед мысленным взором его предстал осиянный тысячью свечей собор, увидел он одетых в парчу и золото сотни знатнейших персон из Литвы и Польши, роящихся у подножия трона, и самого себя, стоящего рядом с ныне покойным королём и великим князем Александром Казимировичем, себя — единственного, кто олицетворял на коронации всех литовских дворян и кому было позволено стоять не в зале собора, а прямо возле короля, как если бы он, Глинский, был его братом или сыном.

А теперь затерялся он в глуши пинских болот, и другие теснились у трона нового короля, другие ждали милостей и наград, но не он, Глинский, вчерашний щит и меч королевства!

«Неловко будет сидеть тебе между двумя тронами, — подумал Глинский, переполняясь злобой к Сигизмунду. — Довольно будет с тебя и одного». И — в который уже раз! — вернулся к потаённейшей из тайн: вновь стал прикидывать, как всегда делал перед каждым сражением, хватит ли у него сил отобрать у Сигизмунда Виленский стол?

«На Москву и на Крым надеяться можно: по весне и Василий, и Гирей выведут своих воинов в поле. На волохов надежда слабая, да и не в них дело. Ближе всех — Орден тевтонов. Если и Изенбург сдержит слово, то против таких сил Сигизмунду не устоять».

И от дерзких замыслов перехватывало дыхание и кругом шла голова.