Правитель страны Даурия - [72]

– Вы правы, господа, – молвил Хранитель Руин, хотя никто из гостей не произнес ни слова, – мои предки возводили подворье по тому же принципу, по которому в колониальных странах возводились оборонные форты. Документы и родовые легенды свидетельствуют: его основатель, барон Герман фон Тирбах, француз по матери и германец по отцу, служил в колониальных французских войсках в Канаде, за проявленную храбрость был повышен в чине до майора и назначен комендантом центрального форта на острове Сен-Пьер. Если посмотрите на карту Канады, то найдете осколок суровой суши у южного побережья острова Ньюфаундленд. Это и есть Сен-Пьер. Кстати, замечу, он до сих пор составляет основу заморской французской территории Сен-Пьер и Микелон, и форт, возведенный моим предком, располагался неподалеку от нынешнего административного центра этой территории, тоже именуемого Сен-Пьером. Существует мнение, что и городок этот возник, и сама территория осталась за Францией, даже после того, как в 1763 году её метрополия вынуждена была признать верховенство в этой части света метрополии великобританской, только благодаря мужеству моего предка и его преданности французской короне. Хотя британские агенты и наемных убийц к нему подсылали, и пытались подкупить…

Хранитель Руин расправил плечи и, вскинув подбородок, победно осмотрел своих гостей. Виктор фон Тирбах обратил внимание, что старый барон по-прежнему говорит «мой предок», игнорируя факт нахождения рядом с собой еще одного представителя рода, но, пока, это не очень волновало бывшего маньчжурского стрелка.

– Я так понимаю, вы являетесь составителем родового древа семьи? – молвил Курбатов, желая подбодрить его.

– Вы правы: не только собственной родословной, но и всей истории рода, всех его ветвей, начиная с пятнадцатого столетия. Пока только с пятнадцатого, хотя, по легендам, он восходит к одиннадцатому столетию. И основателем его стал один из рыцарей-крестоносцев, пребывавший в свите, точнее, в личной охране Готфрида Бульйонского, которому в 1099 году удалось штурмом взять Иерусалим. Вернулся он в Саксонию уже довольно состоятельным рыцарем, членом Иерусалимского Ордена Святого Иоанна, больше известного у нас как орден госпитальеров[53]. Да, господа, крестоносцем! Увы, мне удалось восстановить лишь некоторые фрагменты истории рода, но и те свидетельствуют, что она по-настоящему древняя и захватывающая. Жаль, слишком мало у меня времени…

– Но теперь у вас есть молодой потомок, продолжатель дела, который тоже успел прославиться на полях войны, – напомнил ему Курбатов, взглядом указывая на эсэс-барона.

– Если только дело заинтересует вашего друга, – сдержанно заметил Хранитель Руин.

– Заинтересует, – заверил Виктор, радуясь, что своей репликой князь подарил ему уникальный шанс для сближения с Георгом фон Тирбахом. – Как только завершится война, я посвящу себя составлению хроники рода фон Тирбахов, используя для этого сведения, имеющиеся и в архивах, и в семье генерала Артема фон Тирбаха, пребывающего сейчас в Китае.

Владелец хутора внимательно, придирчиво всмотрелся в Виктора, как школьный учитель, заподозривший своего нерадивого ученика в очередной шалости. Но его собственное лицо после этой процедуры стало куда более приветливым.

– Вот они, развалины нашего замка, мой юный сородич, – указал старик скрюченным дрожащим пальцем на остатки сторожевой башни, чернеющей на вершине горы. – Тирбахи начинались там. Первоначально существовало укрепление, охваченное земляными валами. Затем появилась деревянная крепость и, наконец – настоящий, хорошо укрепленный бург[54]. Да, господа, Тирбахи начинались там, – еще решительнее подтвердил Хранитель. Погибали, в большинстве своем, тоже на стенах Шварцтирбаха. Сейчас мы направимся туда, чтобы осмотреть священные для каждого Тирбаха места. К тому же с вершины горы, особенно с остова Сторожевой башни, хорошо просматривается и территория замка, и другие наши владения.

37

Машину Семёнов вызывать не стал. Ворча и громко чертыхаясь, спустился на первый этаж и, неуклюже взобравшись в седло – «то ли основательно постарел, то ли разучился, в соболях-алмазах!», – неспешной рысью подался в сторону резиденции начальника местной военной полиции, во многом подменявшей собой и гражданскую полицию маньчжуров, и их администрацию.

Когда конь рысью вынес его на небольшой пустырь, откуда открывался вид на поросшее буйным разнотравьем предгорье, Семёнову вдруг захотелось развернуться и ускакать туда, к горным лугам, к гранитным жилам распадка, к испещренным валунами склонам хребта. Его кочевая казачья душа жаждала свободы и одиночества. Прежде всего – одиночества. Это был далеко не первый вольнолюбивый порыв Семёнова, но каждый раз что-то сдерживало его, цепляло обязанностями службы и долга.

С тех пор как атаман увидел Судзуки в облике «переводчика Куроки», внешне японец как будто бы не изменился: все та же тщедушная фигура подростка, такой же полевой офицерский мундир, даже знаки различия на погонах его по-прежнему соответствовали чину капитана. Тем не менее сейчас перед Семёновым восседал настоящий японский генерал-самурай: непроницаемое лицо, плотно сжатые губы и предельно выпяченные скулы человека, мужественно сдерживающего то ли ярость свою, то ли боль – во всяком случае, чувства, щедро приправленные презрением по отношению и к собственным слабостям, и к собеседнику…