Правитель страны Даурия - [117]

– Именно так, почти всю Польшу, – медленно, неохотно произнес он. От природы серое, худощавое лицо его стало еще более бесцветным. На таком фоне неглубокий багровый рубец, пересекавший левую часть лба, казался еще более выразительным и зловещим.

– А каким образом в семнадцатом ваш полк оказался в Питере?

– Нас перебросили туда прямо с Румынского фронта, для охраны Временного правительства и подавления бунтов. Но еще до этой переброски Григорий Михайлович, – кивнул он в сторону Семёнова, – обратился с посланием к военному министру этого правительства Керенскому. В то время в распропагандированных большевиками фронтовых частях начались беспорядки: неповиновение, дезертирство, митинги по любому поводу. Вот наш командир сотни и предложил собрать полк из монгол и бурятов, превратив его в карательный. В принципе, никто, в том числе и полковник Муравьев, который занимался тогда формированием армии, подчиненной Временному правительству, не возражал. Другое дело, что в то время всем было не до бурят-монгольских возможностей. А затем, уже будучи в Петербурге, Григорий Михайлович предложил силами юнкеров двух военных училищ захватить Таврический дворец, арестовать всех большевиков во главе с Лениным…

– Арестовать и расстрелять, немедленно, – добавил атаман. – Всех, вплоть до Ульянова. Побывав в Петросовете и в Генштабе, я ознакомился со многими документами и убедился, что Петроградский совет до половины, как, впрочем, и вся революционно-большевистская верхушка полностью, состоит из дезертиров и вчерашних уголовников, недавно освобожденных из тюрем.

Майор исподлобья взглянул на стариков – казаков, затем прошелся взглядом по своим подчиненным и предупредительно прокашлялся, как бы призывая беляков не зарываться, помня, с кем беседуют и в каком положении оказались.

– Понимаю, что мы по-разному смотрим на политическую подоплёку революции и Гражданской войны, – попытался смягчить наскок атамана его Вечный Гость. – Поэтому скажу лишь, что всю власть в Питере и в стране Григорий Михайлович предлагал передать Верховному главнокомандующему вооруженными силами Временного правительства генералу Брусилову.

– Но, к сожалению, Муравьев поспешил поделиться моими планами с Брусиловым еще до того, как я сам успел обсудить с генералом этот вопрос, – вновь вклинился в его рассказ Семёнов. – Естественно, что главком испугался, как бы его не заподозрили в намерении совершить военный переворот, и категорически запретил Муравьеву поддерживать мои замыслы. А меня самого предложил удалить из столицы, от греха подальше. Вот тогда-то я был осчастливлен мандатом комиссара Временного правительства по Читинской и Иркутской областям с правом формирования добровольческих отрядов из инородцев, казаков и вообще, кого угодно, лишь бы они готовы были сражаться под знаменами Керенского и Брусилова.

Домашний повар – худенький смуглолицый мужичок в песочном фартуке; в отличие от генералов, безусый и тщательно выбритый – осторожно приблизился сзади к хозяину и, поклонившись, словно тот не арестован, а проводит совещание, поинтересовался, можно ли подавать ужин. Атаман мельком взглянул на напольные часы. Ужинать еще было рановато, однако повар все же подошел вовремя: дальше тянуть нельзя – неучтиво, да и самому можно остаться голодным, ибо кто знает, где и когда его потом накормят.

– Господа офицеры, прошу считать себя гостями и отужинать в моем доме, чем бог послал.

Основательно проголодавшаяся компания сразу же оживилась и вслед за атаманом перешла в столовую, посреди которой стоял большой «семейный» стол.

Еда оказалась по-крестьянски простой и по-солдатски неприхотливой. Однако никто этому не удивился, поскольку знал, что и здесь, в Маньчжурии, и, в частности, в Дайрене в годы войны было так же голодно, как и по ту сторону границы. Так что, судя по всему, атаман еще и не бедствовал.

От рюмки-другой японской рисовой водки десантники тоже не отказались, хотя сразу же признали: «Не то!». Их, русская, покрепче, «поуважительнее», как выразился капитан-лейтенант, будет. Да и кто стал бы по этому поводу возражать? Тем более что пили-то за Россию, и ничего, что белые генералы – за свою, монархически-белую, а десантники – за свою, сталинско-красную.

Офицеры еще чаевничали, когда атаман попросил повара пригласить к столу детей и особо проследить, чтобы поел внук. Как только дети принялись за еду, он увел взрослых в гостиную, однако разговор уже не клеился. Семёнов чувствовал, что майор нервничает. Смершевцу пора было забирать его, а он терпеливо ждал, когда арестованный попрощается с детьми. Хозяин сослался на необходимость переодеться, и майор кивнул моряку-амурцу, чтобы тот провел его и присмотрел за ним. Затравленно умолкнувший Жуковский тоже пошел к себе собираться, однако на него никто не обращал внимания.

Когда атаман вернулся, группа уже стояла у двери. Поняв, что настала пора прощаться, дочери заплакали и по очереди тыкались отцу в плечо.

– Все-все, – попытался успокоить их майор, – не надо плакать. Мы еще не окончательно расстаёмся. Через несколько дней я вам еще привезу вашего папу.