Правило 69 для толстой чайки - [29]

Она замолчала, водя фонариком туда-сюда.

– Слушай, а почему ты в Германию не хочешь? – спросила она ни с того ни с сего. – Тебе что, не хочется посмотреть, как люди в другой стране живут? Ты же не вечно собираешься в нашем городе сидеть.

– В-вокруг света соб-бираюсь, – выговорил я. – На яхте.

– О! – Тоха направила луч фонарика мне в лицо, и я зажмурился. – Извини, – она снова пустила луч гулять по своду крыши. – Я тоже так хочу. Или даже пешком. Вокруг света.

Она замолчала, и мы какое-то время лежали в тишине. Я попытался представить себе, какая у меня будет яхта, когда я отправлюсь в кругосветное путешествие. Но воображение мое было парализовано. Потому что рядом лежала Тоха, и я мог думать только о ней. Дальше так продолжаться не могло. Я повернул голову и – сердце мое перестало биться – поцеловал ее. Под темным сводом среди разбитых буеров и катамаранов зазвучали трубы органа, и наш ангар превратился в космический корабль, несущийся сквозь великий космос к черной дыре.

Когда мы вышли из ангара, снаружи был белый день. У двери стоял Шевцов.

– Вы нас напугали, – сказала Тоха.

– Вы меня тоже, – сказал Шевцов.

Он помолчал, глядя на медаль, висящую у Тохи на шее, потом сказал:

– Надо поговорить. Поехали на обед.

И зашагал к воротам клуба.

– Куда? – спросила Тоха, когда мы его догнали.

– В кафе сегодня выходной, – сказал Шевцов, – так что поедем ко мне.

Ты для чего говорить научился?

Мы сидели в деревенском доме Шевцова за большим столом. Вместе с отцом Шевцова – он был в инвалидной коляске – и вместе с Репой, который, как выяснилось, жил у Шевцова, с тех пор как начал работать нашим тренером. На столе перед нами стояла сковородка с жареной картошкой, и мы ели картошку прямо со сковородки, подцепляя вилками. Отец Шевцова откинулся на спинку коляски и то засыпал, то просыпался и оглядывал нас сочувственным взглядом, а потом засыпал снова.

– Ну вот что, – сказал Шевцов, когда с картошкой было покончено, – в ангаре ночевать больше не стоит. Его все равно будут ломать.

Он выразительно посмотрел на Тоху. Та ответила упрямым взглядом.

– Если есть проблемы, – сказал Шевцов, – надо с ними разбираться. Я помогу. А пока можешь остаться тут.

Тоха опустила глаза, ее взгляд остановился на медали, которая так и висела у нее шее. Она сняла медаль и сунула в карман.

– А вас… – она запнулась и посмотрела на Шевцова, – вас не уволят?

– Из-за чего, из-за тебя? – удивился тот.

– Нет, из-за того что мы не сделали, как хотел этот, – Тоха мотнула головой куда-то в сторону окна, – Михаил Петрович.

– Пока нет, – сказал Шевцов и улыбнулся. – Еще есть вопросы?

– За-зачем вас Александр Николаевич укусил?

З-з-з. Повисла такая тишина, что жужжание одинокой мухи на окне стало оглушительным. Отец Шевцова проснулся и заморгал, с удивлением оглядывая нас, застывших за столом.

– Потому что я вампир, – ответил мне Репа.

Мы с Тохой в недоумении переглянулись, а Шевцов с Репой фыркнули от смеха. Отец Шевцова, глядя на них, покачал головой и пробормотал: «Балбесы». Отсмеявшись, Репа сказал:

– Ну достал он меня своими нотациями. Не вовремя прицепился. А драться с ним бесполезно, он сильнее.

– А д-девушку зачем?

Черт, кто меня за язык тянул. Репа уставился на меня, как на русалку-моржа с усатой мордой.

– Беккер, ты для чего говорить научился? – прогремел суровый голос Шевцова.

Я уже и сам пожалел, что умею говорить.

– Извинись перед… – продолжал греметь Шевцов, но Репа его остановил.

Он наставил на меня свой палец и сказал:

– Я отвечу на твой вопрос, но после этого ты ответишь на мой.

Я испуганно согласился.

– Мне было девятнадцать лет. Она мне нравилась. И я ей вроде бы тоже. А ее родителям – совершенно точно нет. Они ее заставили написать заявление в милицию, что все, что у нас с ней было, – это было не по любви, это я ее силой заставил. Понятно?

Мы с Тохой неуверенно кивнули.

– Она им подчинилась, и меня бы наверняка посадили, но в последний момент она изменила показания и заявила, что насилия не было, что я ее просто укусил, как бешеная собака. И меня положили в психушку.

Под конец голос у Репы охрип, а руки еле заметно задрожали, и он их спрятал под стол. Мы с Тохой замерли, потрясенные, и Тоха тихо проговорила, обратившись к Шевцову:

– Это что, правда?

Шевцов, который сидел с помрачневшим лицом, кивнул. Репа поерзал на стуле, выдохнул, облокотился о стол и сказал:

– Яша, теперь твоя очередь отвечать на вопрос. Почему. Ты. Всегда. Стартуешь. Левым. Галсом?

Все, что есть в этом мире

Когда я вечером вернулся домой, дед сидел на кухне над исписанными шариковой ручкой листами. Рядом лежала старая черно-белая фотография. На ней девчонка в светлом платье и сандалиях сидела на дереве и смеялась. Девчонка была похожа на ту смешливую медсестру, которую доктор Кольчугин водил пить кофе, пока мы с Шевцовым навещали Шевцова-отца.

– Это моя мама, – сказал дед. – Фотографировал папа. За два года до того, как его арестовали.

Я застыл, глядя на фотографию. Прошлое, о котором рассказывал дед, всегда представлялось мне очень мрачным и страшным. И вдруг смеющаяся девчонка на дереве – ее невозможно было представить в том прошлом. Невозможно было связать ее со всеми теми событиями – с арестом и расстрелом мужа, с потерей дома и депортацией. Как будто если бы я допустил в своем воображении, что все это с ней случится, то тем самым позволил бы этому случиться с ней по-настоящему – в прошлом. Я совсем запутался, и тут дед протянул мне исписанные листы: