Правило 69 для толстой чайки - [28]

– Если по правде, ты еще немного заикаешься, – хитро взглянула на меня Тоха.

Я демонстративно сложил руки на груди и посмотрел на нее, насупившись.

– Ну ла-адно, – протянула Тоха.

Она вытащила из рюкзака трубку и пачку табака, размахнулась и закинула все это в воду.

– Ой, – сказала она, – я думала, они утонут.

Деревянная трубка и пачка качались на воде, и к ним уже подлетала любопытная чайка.

Шевцов, который все это видел с берега, посадил нас в риб, довез до того места, где плавали трубка и пачка с табаком, и заставил их выловить. На берегу Тоха торжественно опустила трубку и размокшую пачку в мусорное ведро, а я плеснул сверху немного помоев с кухни тети Тамы. Чтобы ни у кого не возникло желания как-нибудь потом залезть в мусор и выудить оттуда трубку и табак.

Джек Воробей

Мама и дед отпустили меня спать только в двенадцать ночи, потому что им хотелось узнать подробности всех происшествий и, разумеется, снова и снова слушать, как я говорю. Правда, чем больше я уставал, тем больше заикался, и под конец это уже не речь была, а тарахтение неисправного мотора. Но я никогда не видел их такими счастливыми. Так что помучиться стоило.

Когда я уже лежал под одеялом и слушал в наушниках музыку, мать зашла, держа в руках большую кружку, и села на край кровати. Кружку она поставила на тумбочку и жестом показала мне, чтобы я снял наушники.

– Ром, – улыбнулась она, показав на кружку.

Это был чай с молоком и сахаром. Когда я был маленьким, мы играли в пирата Джека Воробья, и мать готовила мне, Джеку, такой «ром».

Я рассмеялся, взял кружку и отпил чай.

Помолчав, мать спросила:

– Сильно огорчился, что с отцом не получилось встретиться?

Я помотал головой.

– Честно?

Я покивал. Она, успокоенная, пожелала мне доброй ночи и вышла. Я допил «ром», отнес кружку на кухню, вымыл ее и поставил в шкаф. Выглянул в раскрытое окно. Внизу на лавке у подъезда сидели три соседа, негромко разговаривали и пили пиво.

– Д-добрый вечер! – сказал я им сверху.

Они замолчали, подняли головы и посмотрели на меня.

– Добрый вечер! – повторил я громче.

– Добрый, добрый, – отозвались они.

Я не знал, что еще сказать, но мне очень хотелось говорить.

– Добрый!

– Ну, добрый, да, – добродушно проворчали мужики. – Иди спать.

– Спокойной ночи!

Они засмеялись, но не зло, а просто, и я улыбнулся. И, помедлив, отошел от окна.

«Я стал говорить. Еще запинаюсь, но все говорю ясно» – я послал смс доктору Кольчугину. Кольчугин, наверное, был на дежурстве и не спал, он ответил мне сразу же. «Поздравляю, очень рад за тебя! Заходи как-нибудь в гости». Я отправил: «Спасибо, зайду на неделе». Про медитацию я не стал ничего писать. Врать, что я медитировал, я не хотел. А писать, что забыл про его советы, – только обижать его. Я пообещал сам себе, что попробую заняться медитацией завтра или послезавтра – в любом случае до того, как пойду к Кольчугину в гости в больницу. Тогда мне будет что ему сказать на этот счет, по крайней мере.

2 дня после чемпионата

А кто ее знает

– В-вы мама Антонины? – выговорил я.

Дверь мне открыла высокая женщина с опухшим бледным лицом и уныло висящими прядями волос, обесцвеченных добела.

Женщина хмуро и недоверчиво смерила меня взглядом. В кармане у меня лежала Тохина медаль – собственно, я эту медаль утром обнаружил. Я про нее забыл совсем. Решил отдать Тохе и заодно зайти к ней в гости. Она мне как-то говорила свой адрес.

Женщина пришла к выводу, что мне можно верить, и сделала шаг назад, пропуская меня в квартиру. Я зашел и увидел раскиданную по полу одежду, стоптанные тапки, пакеты с барахлом. Она пошла на кухню, я машинально пошел следом. Кухонный стол был заставлен грязными тарелками, пепельницами, кружками со скукоженными чайными пакетиками, пустыми бутылками, завален объедками, обертками, бычками. Между двух окаменевших мандариновых корок лежал вверх лапками дохлый таракан.

– Т-тоха дома? – спросил я, переступая с ноги на ногу и чувствуя, как подошвы кед прилипают к грязному полу.

– А кто ее знает, она у подружек пропадает, – проговорила мать Тохи, тяжело опускаясь на табурет.

Не глядя на меня, она принялась вытряхивать из пачки последнюю сигарету. Я обвел взглядом кухню. На пыльном буфете стояли потускневшие кубки.

– Ч-чьи? – показал я на них рукой.

– Мои, – отозвалась она. – Биатлон. Ты чего пришел?

Я стал лихорадочно придумывать ответ. Оставлять ей медаль я не собирался.

– С-сказать спасибо.

Она затянулась и подняла бровь – мол, за что спасибо? Разговор давался мне все тяжелее.

– От всей нашей секции спасибо. У вас очень… хорошая д-д-дочь. Сп-порт… тс… – какое слово жуткое, я еле с ним справился, – спортсменка.

Она ухмыльнулась и почесала голову. Говорить больше было не о чем. Я попрощался и ушел. Она продолжала курить, сидя на табурете.

Невидимый органист Вселенной

– Как думаешь, кто там по ночам воет, на том берегу? – спросила Тоха.

Мы лежали на спальном мешке. Тоха зажгла в телефоне фонарик и светила на железный свод ангара. Я пожал плечами.

– Русалка?

Я хмыкнул, выказывая сомнение.

– А откуда ты знаешь, что не русалка? – не сдавалась Тоха. – Ты думаешь, русалки – это девушки со сладкими голосами. Как в мультфильмах и сказках. Но кто их видел на самом деле? Может, они на моржей похожи. С усатыми мордами, клыками. Пузатые. И воют страшно.