Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки - [41]

Еще у него были короткие радостные «мявки» вполголоса, которыми он приветствовал меня, когда я входила в дверь: привет, наконец-то ты пришла! А глухое жалобное «мяу» в конце фразы, словно вопросительный знак в конце предложения, означало, что Гомер уснул и не видел, как я вышла из комнаты, а потом проснулся и хочет знать, куда я подевалась. Пронзительное, настойчивое «мяу», которое раздавалось нечасто, отзывалось холодом у меня внутри, потому что означало, что Гомер застрял где-то или на верхушке чего-то и не знает, как ему оттуда выбраться. «Где ты, Гомер, мой медвежонок!» — звала я тогда, пытаясь отыскать его по голосу. Если мне доводилось говорить по телефону дольше обычного, неизменно раздавалось настойчивое, атональное «р-мяу, р-мяу, р-мяу», которое неизбежно заставляло меня отвлечься от беседы. Словно маленький ребенок, заводил он свое бесконечное: «Мамочка! Мамочка! Мамочка!», покуда я, закрыв трубку ладонью, не отзывалась с досадой: «Гомер, ты что, не видишь, что я разговариваю!»

Вот так почти все, пообщавшись с Гомером некоторое время, забывали, что он слепой. И со мной такое тоже случалось.

* * *

Одним из развлечений, которое я теперь могла себе позволить, была подписка на газету — я впервые в жизни выписала газету на собственное имя. Неспешное перелистывание страниц за завтраком превратилось в неотъемлемый и очень важный элемент моего утреннего ритуала. Очень скоро и для Гомера доставка газеты стала важным пунктом распорядка дня. Дело было вовсе не в том, что он вдруг испытал жгучий интерес к мировым событиям. А в том, что эти добрые люди, сотрудники типографии, где печаталась газета, считали своим долгом каждое утро, минута в минуту, доставлять ее к моему порогу свернутой в трубочку и стянутой резинкой.

Эти резинки Гомера раньше никогда не интересовали, хотя кошки их обычно любят. Они, как правило, не могут выдумать ничего лучше, как глотать их, — привычка опасная, а иногда и фатальная. Если мне случалось потерять такое резиновое колечко и оно попадало в когти Скарлетт или Вашти, они обычно весело играли с ним и грызли его, пока я не замечала и не забирала. Гомер в таких случаях обычно сидел, навострив уши, пытаясь понять, чем, собственно, эта игра так интересна. Нет, ребята, я просто не понимаю, в чем здесь фишка?

Но потом Гомер обнаружил, что резинка, если туго натянуть ее на скатанную в рулон газету, а потом дернуть коготком, издает звук!

Это открытие, как и множество великих открытий, было сделано случайно. Однажды утром я положила свою газету, перехваченную резинкой, на кофейный столик, а сама вышла на кухню, чтобы взять сок и тосты. Тем временем Гомер запрыгнул на столик, чтобы изучить обстановку. Из кухни я услышала: брынь! Затем последовала пауза, а потом снова: брынь! Вторая пауза была короче первой, а потом прозвучало: брынь-бррррынь-брынь. Брынь. Я вышла из кухни и обнаружила, что Гомер с величайшим любопытством склоняет голову то влево, то вправо и в состоянии глубочайшего транса сидит над еще вибрирующей резинкой, как, видимо, и просидел с того момента, как прозвучал первый звук. Он снова дернул резинку коготком, заставив ее вибрировать, а потом прижал лапкой. Обнаружив, что при этом и звук, и вибрация прекращаются, он дернул ее опять.

«Прости, котик», — сказала я, хотя мне ужасно не хотелось мешать. Ему было так хорошо! Но я не собиралась отказываться от удовольствия пошелестеть своей утренней газетой и, уж конечно, не собиралась отдавать резинку во владение Гомеру. Я развернула газету, а резинку бросила в мусорное ведро. «Вот так!» — подумала я.

Как и все кошки, Гомер был пленником своих привычек. А будучи слепым, он зависел от привычек даже больше, чем другие кошки. Например, он всегда укладывался, свернувшись калачиком по левую сторону от меня. А может быть, и представления не имел, что у меня есть правая сторона, — столь глубоко укоренилась в нем привычка сидеть слева. Если я усаживалась на диван так, что свободное место оставалось только справа, Гомер начинал бродить вокруг в замешательстве, нервно мяукая, пока я не двигалась.

Когда я установила на кофейном столике набор пузатых деревянных подсвечников, Гомеру потребовалось несколько недель, чтоб научиться обходить их. И не потому, что он медленно соображал: обстановку квартиры он изучил меньше чем за час. А потому, что, единожды запомнив точное количество шагов направо и налево от одного конца столика до другого, как запомнил расположение всех неподвижных предметов — стен и порогов, он уже не мог отвлечься от усвоенной процедуры. Когда я попыталась заменить его любимого плюшевого червячка, на котором всего-то и осталась пара пучков ворса, точно таким же новым, Гомер лишь потянул носом, отшвырнул его прочь и с отвращением отошел в сторону. Он каждую ночь спал в моей постели в одной и той же точке и каждое утро просыпался со мной. Скарлетт и Вашти тоже любили взгромоздиться на мою кровать. Но позже, глубокой ночью, они удалялись, чтобы носиться по квартире друг за другом. Гомер же приучил себя спать ровно столько, сколько я, и оставаться в постели, пока я не встану.