Правила перспективы - [42]

— Я буду в них выглядеть идиотом.

Она гладила его живот, а он лежал в насквозь промокшей от пота ночной рубашке, не в силах оторвать взгляд от ее крепких грудей. Потом протянул руку — они оказались на удивление прохладными.

— Я бы, пожалуй, и сама их надела, — промурлыкала Сабина. — Ремень, ботфорты и больше ничего, мой милый Генрих.

Реакция любимого муженька на подобное предложение ее чрезвычайно порадовала. Его малыш вытянулся по струнке в своем красном колпачке — как будто сам герр министр Гиммлер явился с проверкой! Малыш заслужил поцелуй! Сюда! И сюда, и сюда!

— Герр Хоффер, хотите, я открою дверь?

— Спасибо, фрау Шенкель, не надо. Я нормально себя чувствую. Правда.

Герр Хоффер поерзал на своей подушке и вздохнул. Не секрет, что мысли о сексе — лучшее лекарство от страха. Он не стал открывать глаза, только попытался придать лицу благообразное выражение. Ноздри пощипывало — в них набилась пыль. Известка, наверное. И это только начало.

Вообще-то от одного взгляда на форму СС его начинало мутить. Всю «чистку» современных работ в тридцать шестом проводили эсэсовцы под началом чудовища Циглера и безумца Вилльриха, которых герр Хоффер — по настоятельной просьбе герра Штрейхера — сопровождал по Музею. К счастью, у Комитета конфискации дегенеративного искусства не оказалось инвентарного списка, иначе они непременно обнаружили бы заметную недостачу (уже надежно укрытую в подвале). Но они спешили, ведь им надо было распотрошить сотни музеев по всему рейху.

— Худший день в моей жизни, — сказал он тогда Сабине. — Я должен был им помешать.

— Чтобы тебя арестовали? Не будь дураком, Генрих. Это всего лишь картины, мой милый.

Вся беда была в том, что Музей существовал на средства местных промышленников, и все они состояли в "Друзьях рейхсфюрера СС": «Дойче-банк», "И. Г. Фарбен", "Роберт Бош", "Крайпе термометр", "Сименс — Шукерт", "Лоэнфельде Дрюкерай" — список можно продолжать и продолжать. Их пожертвования были жизненно необходимы "Кайзеру Вильгельму", например, в двадцать третьем году не хватило бы средств на великолепного Ван Гога, хотя цена была до нелепости низкой (в двадцать третьем Ван Гог еще не стал легендой).

— СС — наше все, — кривился герр Штрейхер. — Как христианство.

Потом Комитет конфискации дегенеративного искусства ураганом прошелся по современной коллекции, оставив от работ модернистов одно воспоминание, и красивая черная форма сделалась герру Хофферу ненавистной.

На самом деле тот ужасный день в тридцать шестом заронил в нем жажду мести. Герр Хоффер был уверен, что рано или поздно взорвется, если не найдет выхода ярости и чувству вины. Поскольку что-либо предпринять не представлялось возможным, оставалось прибегнуть к фантазиям. Его любимым изобретением стала Выставка дегенератов, на которой были бы выставлены вымазанные грязью связанные мужчины и женщины, и у каждого на шее картонная табличка с криво написанными словами «дегенерат-эсэсовец». И чтобы по распоряжению директора закрытие выставки все откладывалось и откладывалось. Наверняка, американцы это разрешат. Вот британцы, скорее всего, нет. Как там Трейчке описывал англичанина? Герр Хоффер запомнил это со школьной скамьи: "Лицемер, с Библией в одной руке и опиумной трубкой в другой, сеющий по миру блага цивилизации".

Но кто придет посмеяться, кроме евреев? Те десятки тысяч, которые прежде смеялись над картинами?

Его пугали эти мысли.

А как же быть с сотнями тысяч приличных людей, которые были в СС простыми клерками или почетными членами? Если на всех навесить таблички, Музея не хватит. Придется открыть третий этаж и чердак, и все равно экспонатов окажется больше, чем посетителей. К тому же американцы-то уйдут, а он останется.

Впрочем, это всего лишь фантазия, выдумка, чтобы не взорваться.

Вернер закурил сигарету и протянул пачку Хильде Винкель. Как и фрау Шенкель, и герр Вольмер, он два года их для себя откладывал. Герр Хоффер тоже взял сигарету.

Фрау Шенкель внезапно поведала, что заперла все ценные вещи дома в шкафу, а ключ взяла с собой. Произнесла она это таким тоном, будто доверяет им личную тайну.

Все молча покивали. Не хотелось отвлекаться от сигаретного блаженства на разговоры. Герр Хоффер курил редко — Сабина не одобряла, — но сейчас он смаковал каждый глоток дыма, затягиваясь глубже, чем когда бы то ни было. Так лучше думалось.

Ну конечно, Вернер не презирал его. Чушь какая! Лучше думать о голой Сабине.

Внезапный укол — ревность, — и он закашлялся.

Бендель.

Бендель если и курил, то турецкие цветочные сигареты. Он совершенно искренне, вслед за фюрером, полагал, что курить вредно!

Бенделю очень шла черная форма. По словам Сабины.

— Может быть. Но обертка — это еще не все.

— Она привлекает внимание к содержимому.

Ах, как захотелось плакать. Он крепко зажмурился и даже чуть слышно застонал. Не думать про Бенделя. И про Дрезден. Про секс. Про свиные отбивные. Про Комитет конфискации. Он собирает цветы с мамой на лугу, воздух пахнет лесом. Вот так. И к черту Бенделя. Он, герр Хоффер, остается на небесах. Он собирает полевые цветы в полях Бад-Виндульгена, солнце улыбается окрестным лугам, холмы топорщатся соснами, бабочки порхают, мама смеется, она в ярком платье…