Правила одиночества - [46]

— Старик, ты меня удивляешь: во-первых, даже налоговая инспекция не в силах определить фактический оборот в коммерческой палатке, а ты хочешь, чтобы префект определил, тем более на рынке! А во-вторых, платить его не ты будешь, а твои арендаторы, включишь в арендную плату — и все дела.

— Твоя доля в этом полтиннике? — спросил Караев.

— Ну что ты, старик, я эти деньги отдам все, я у тебя на хвосте.

— Сколько ты хочешь?

— Мне как посреднику законные десять процентов.

— Пять тысяч долларов, — сказал Караев, — итого пятьдесят пять, на пять лет это, конечно, не так уж и много, но платить-то надо сразу. Я должен поразмыслить.

— Времени мало, — заявил Сенин, — буквально несколько дней, имей в виду, желающих на это место найдется предостаточно.

Караев задумался.

Причины для раздумий были. Первая — непредсказуемость московских властей, вторая — попустительство государства в отношении экстремистских и фашистских группировок; случаи избиения брюнетов в общественных местах стали обыденностью. Память народа, потерявшего около двадцати четырех миллионов человек в борьбе с фашизмом, оказалась слишком короткой. Долгосрочные инвестиции — вещь рискованная. Кто знает, не придется ли в спешном порядке уносить ноги из страны?

— Мне надо поразмыслить, — повторил Караев, — кстати, не называй меня стариком.

— Что это вдруг? — удивился Сенин. — Я тебя всегда так называл. Стареть, что ли, начал?

— Между прочим, — заметил Караев, — ты старше меня на три года, это во-первых. Во-вторых, у меня роман с молодой девушкой, и может развиться комплекс.

— Ух ты, — алчно сказал Сенин, — и сколько ей лет?

— Попрошу без зависти.

— Красивая?

— Врать не буду, девушка некрасивая, но молодая — двадцать три года ей, — честно признался Караев.

А ты знаешь, в этом есть свои положительные моменты, — глубокомысленно произнес Сенин. — Ты — мужчина видный, значит, ценить будет, верна будет, во-вторых, никто на нее не позарится.

— Насчет верности некрасивых — это миф, — возразил Караев, — как раз они первые тебе рога наставят, потому что им постоянно надо самоутверждаться.

— Послушай, старик, — назидательно произнес Сенин, — молодая девушка не может быть некрасивой. Это мнение умудренного жизнью человека, прислушайся к нему. Молодость — сама по себе красота. Знаешь, что я тебе скажу? В нашем возрасте нельзя быть таким щепетильным.

Именно это пришло в голову Караеву в последний момент перед тем, как он оказался с девушкой в постели: до этого он честно пытался справиться с собой.

— А что бы тебе на ней не жениться? Об этом другие только мечтать могут, а тебе само в руки идет. Молодая жена, будет тебе верна — смотри-ка, даже стихи сложились.

— Я ее не люблю, — сказал Караев, — к тому же, у нее был армянин.

— Ну знаешь, кто из нас без греха, — назидательно произнес Сенин, — у каждого в жизни был свой «армянин».

— У тебя что, тоже был армянин?

— Это в переносном смысле, аллегория, не буквально. В конце концов, не негр же у нее был, а всего-навсего армянин.

— Ты меня знаешь: я не националист, я даже к евреям нормально отношусь, но лучше бы у нее был негр. Это не я говорю, это во мне национальное самосознание говорит. Ведь они оккупировали четверть Азербайджана! А ты говоришь — негр.

— Не пойму, ты шутишь или серьезно говоришь?

— Это смех сквозь слезы. Ладно, закрываем тему. Чаю хочешь?

— Да я бы и выпить не отказался, — признался Сенин. Караев нажал кнопку на телефонном аппарате.

— Вера, дайте нам чаю с лимоном.

Он подошел к шкафу, достал из него початую бутылку коньяка и поставил на стол одну рюмку.

— А ты не будешь? — спросил Сенин.

— С утра не пью, — отказался Караев, — только чай.

— Ну а я выпью: в жизни и так много ограничений, не зависимых от нашей воли, не хватало еще самому себя ограничивать.

— Я смотрю, у тебя философский подход к жизни, — улыбнулся Караев, — ты что заканчивал?

— Десять классов, — наполняя рюмку, сказал Сенин, — но ты попал в самую точку: я после армии поступал в МГУ, на философский факультет. Правда, на первом же экзамене срезался. Вопрос был про Ломоносова: расскажите, мол, основные вехи его жизни, и я сказал, что он пришел пешком из Архангельска и поступил в университет. А оказалось, что университета тогда еще не было, потому что он сам его впоследствии и создал, поэтому его именем и назван. Вот смеху-то было. Они сразу заулыбались, стали переглядываться и двойку мне рисуют. Я пытался убедить комиссию в том, что в философии не эрудиция главное, а способ мышления, что ум и знание — это разные вещи, но мне не удалось это сделать. Ну, будь здоров, за успех твоего бизнеса!

Сенин выпил, и на лице его появилось вопросительное выражение — он прислушивался к своим ощущениям. Вошла Вера, неся поднос, на котором были маленький заварной чайник, грушевидные стаканчики, печенье, конфеты и блюдечко с нарезанным лимоном. Сенин тут же подцепил ломтик и отправил его в рот. Разлив чай, Вера удалилась. Сенин провожал ее любопытным взглядом, поворачиваясь вслед, пока она не удалилась.

— Ты поаккуратнее смотри, — заметил Караев, — а то Рузвельт тоже так вывернулся вслед секретарше, упал и сломал позвоночник. Так что береги спину, Сеня.