Правила бессмысленного финансового поведения - [28]
2) Охота к перемене мест. Счастье другого бытия. Всё пережить. Все повидать. Всюду кочевать. Всё менять.
3) Туда, где легко воплощаются идеи. Где для идей много денег. Где почва поддерживающая, а не давящая. Карьера, образование для себя и для детей. Качество, которого дома нет.
4) Свобода. Всю жизнь мечтал жить на Северном полюсе. Или в Италии. Родился с такой мечтой. Начитался Стивенсона.
5) Домой, туда – где корни. Германия, Греция, Израиль, Армения, Грузия, Восточная Европа. С уверенностью, что дом – другой.
6) Выздороветь, выжить, жить не меньше 90, а то и больше.
7) Успокоение как стадия «жизненного цикла» семьи. Уехать, забыться, раствориться. Жизнь как пенсионное удостоверение.
8) Управление рисками. Не класть яйца в одну корзину. Чувство того, что дома риски слишком высоки.
9) Налоги, сохранность собственности.
10) Паника, переворот, угроза жизни, регулятивное, силовое, криминальное давление.
11) Вытеснение – жесткое несогласие с устройством общества, его идеологией, моралью, пониманием правды / неправды.
12) Бесперспективность, бедность, невозможность дождаться, когда все переменится – к рациональному.
А лучше бы всё-таки не вырывать себя из гнезда. Вредно. Но так бывает.
Налоги и бегство
Пятьсот лет прошло, а мы всё о том же – налоги и офшоры, а скорее – бегство. Как всё знакомо! Итак, машина времени, на дворе – XVII век.
«Государство требует слишком много, у населения силы исчерпаны, и оно ищет спасения в бегстве… При обременительности налогового бремени… через весь XVII век красною нитью проходит стремление населения избежать налогов. Податные лица покидают давно насиженные места, рвут свои родственные связи, оставляют на волю судьбы своих жен и детей и бегут – бегут в Заволжье, бегут на Дон, бегут в Сибирь, бегут на далекие окраины России…
…Правительством рассылались по всей стране особые сыщики, которые должны были возвращать на место беглых тяглых налогоплательщиков»[51].
«Старые московские порядки» – «…государственные налоги беспрестанно увеличивались без всякого соображения с ростом благосостояния»[52].
Как сделать всё наоборот: Юсуповы
«Я – один из самых богатых людей России! Эта мысль опьяняла»[53]. «Княгиня была дельным человеком и думала о красе ногтей. Особенно любила украшения и положила начало коллекции, впоследствии знаменитой. Купила она брильянт “Полярная звезда”, брильянты французской короны, драгоценности королевы Неаполитанской и, наконец, знаменитую “Перегрину”, жемчужину испанского короля Филиппа II, принадлежавшую, как говорят, самой Клеопатре»[54].
«Мебель малой гостиной когда-то принадлежала Марии Антуанетте. На стенах висели картины Буше, Фрагонара, Ватто, Юбера Робера и Греза. Хрустальная люстра прибыла из будуара маркизы де Помпадур. Бесценные безделушки стояли на столах и в горках: табакерки с эмалью и золотом, аметистовые, топазовые, нефритовые в золотой оправе с брильянтовой инкрустацией пепельницы»[55].
«…Никто не верил, что от колоссальных юсуповских богатств остались рожки да ножки. Считалось, что у нас счета в европейских банках. А считалось напрасно. В самом начале войны родители перевели из Европы в Россию весь заграничный капитал. От всего, что было, остался только дом на Женевском озере, несколько камушков да безделушек, увезенных в Крым, да еще два Рембрандта, тайком укативших со мной из Петербурга, благо у большевиков прежде не дошли до них руки…»[56].
Когда всё имущество – мозги: великий Питирим
Питирим Сорокин, основатель факультета социологии в Гарварде, президент Американской социологической ассоциации, в свои тридцать три года копался на огороде в Детском селе под Петроградом и писал: «На днях получил несколько книг по социологии из Америки, американских профессоров. Если бы Вы знали, какая это была для меня радость! И сейчас она живет во мне!.. Что касается просьб, то они те же: серьезные заграничные социологические книги и журналы, главное, а хлеб телесный – второе…».
Шел 1922 год. «Теперь лето – стало быть, не мерзнем. Паек дают пока – стало быть, кое-как сыты. Дали 40 сажен земли – занимаюсь огородом. В итоге – всё обстоит благополучно. Моральное состояние – прежнее, особенно теперь. Каждый день – боль, каждый день – тревога. Но… уже привыкли».
1 июля 1922 года он записал:
«…начинаю ходатайство о выезде за рубеж, но в успехе его не уверен, хотя денег я не прошу (и своих не имею, но надеюсь всё же не умереть с голоду за рубежом: какую-нибудь работу – хотя бы физическую – вероятно, как-нибудь найду, чтобы иметь фунт хлеба и какой-нибудь угол)».
А через два года, 2 августа 1924-го:
«Я уже писал Вам, что февраль – апрель я провел в чтении лекций в 9 американских лучших университетах. Май-июнь сидел под Нью-Йорком вблизи океана, пересматривал английскую рукопись “Социологии революции” и написал по-английски том моих воспоминаний…
Главное время, однако, убивал на английский. Сейчас, особенно после того как написал том в 350 страниц, пишу по-английски сносно; читаю лекции – тоже; уже не готовлюсь к ним в смысле языка».
20 октября 1929 года:
