Праведники - [40]

Уилл наконец получил из рук матроны поднос с обедом. Есть ему сейчас хотелось меньше всего, но не с пустыми же руками он подсядет к кому-нибудь из присутствующих! С неприязнью разглядывая гарнир из пережаренных овощей, он замешкался у прилавка и удостоился окрика матроны:

— Эй, пошевеливайся! Я не хочу из-за тебя опоздать домой! Шаббат на носу!

Так вот куда все так торопятся. Теперь ясно… Уилл вспомнил, что сейчас вечер пятницы и близится еврейская суббота — Шаббат. Вспомнил он и слова Тома, предупреждавшего его об этом. Но тогда Уилл лишь отмахнулся. Точнее, его в ту минуту меньше всего интересовало, какой сегодня день недели…

Прямо беда! Надо же было ему появиться в Краун-Хайтсе именно сейчас! Еще немного, и все двери здесь закроются. И тогда он уже ни с кем не познакомится, ничего не узнает. Нужно торопиться!

Быстро оглядевшись по сторонам, он приметил в самом углу столик, за которым сидел одинокий мужчина. Времени на размышления не было. Уилл решительно направился к хасиду, попросил разрешения присесть рядом и, не дожидаясь ответа, поставил поднос на столик.

Мужчину звали Сэнди, и он был уроженцем Западного побережья. Уилл немало этому удивился. Ему почему-то казалось, что у здешних хасидов — с их окладистыми бородами и черными фетровыми шляпами — должны быть иностранные имена и жуткий акцент. Он даже был уверен в этом и еще пять минут назад не мог взять в толк, как получилось, что в самом центре Нью-Йорка двадцать первого века затерялась маленькая, абсолютно чуждая этой части света и этой эпохе община…

— Так ты еврей?

— Ни в коем случае, я журналист, — ответил Уилл на вопрос и сам чуть не рассмеялся, когда понял, насколько по-идиотски это прозвучало. — Меня отправили сюда писать репортаж.

— Кто отправил?

— Редактор журнала «Нью-Йорк».

— Ух ты, интересно. Ты хочешь написать о ребе?

— И о нем тоже, если повезет. Но это не главное.

Оказалось, что Сэнди лишь недавно перебрался в Краун-Хайтс. Он охотно рассказал Уиллу, что еще несколько лет назад его несло по жизни как перекати поле. Делал что хотел, курил травку и не думал о завтрашнем дне. Но однажды судьба свела его с эмиссаром ребе, который вербовал хасидов на Западном побережье. Сэнди тогда спал прямо на пляже, питался на помойках и воровал деньги у пьяных и туристов. Но в одну из пятниц повстречался с рабби Гершоном — тот привел его к себе, накормил и уложил спать. Сэнди потом навещал его каждую еврейскую субботу.

— И знаешь, что меня подкупило больше всего? Больше, чем горячая еда и ночлег? — воскликнул Сэнди, схватив Уилла за руку. — Они ни словом, ни намеком не осудили образ жизни, который я вел до того момента. Понимаешь? Они сказали, что сердцу Ха-Шема одинаково близка каждая еврейская душа и что Ха-Шем понимает даже тех, кто приходит к нему не кратчайшим путем, а самой окольной дорогой.

— Ха-Шем?

— Бог, я имел в виду. Ха-Шем в переводе означает «Его имя». Иудеи знают имя Господа и даже иногда пишут его, но никогда не произносят вслух. Это не принято.

Уилл извинился за то, что перебил Сэнди, и попросил его продолжить. В следующие несколько минут он узнал, что Сэнди постепенно сблизился с рабби и его семьей, стал одеваться, как предписано хасидам, питаться кошерной пищей, возносить Богу утренние и вечерние молитвы, а главное — соблюдать субботу, воздерживаясь от физического труда и совершения коммерческих сделок.

— И многое вам нельзя делать в субботу?

— Нельзя ходить по магазинам, работать, пользоваться электричеством, ездить на машине или в метро — от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу.

— И быстро ты к этому привык?

— Довольно быстро.

— А до встречи с Гершоном тебе приходилось соблюдать какие-нибудь иудейские обряды?

— Кому, мне? Да ты что?! Я понятия не имел о том, что такое иудейские обряды! Я ел такое, что иудею и в страшном сне не приснится! Раков, крабов, жирные свиные отбивные, чизбургеры… О Боже, я ведь каждый день ел чизбургеры… двойные… и роял… Моя мама даже слова такого не знала — кошерный.

— А что она думает о тебе теперь? — Уилл скосил глаза на шляпу и одеяние Сэнди.

— Да как тебе сказать… Она считает, что я ударился из одной крайности в другую. Ее обижает, что я теперь не ем с ней за одним столом, когда бываю дома. И не позволяю ей воспитывать своих детей, которые родились уже здесь. Но знаешь, что ее бесит больше всего? Что теперь я зовусь Шимон Шмуэль, а не Сэнди. У нее это просто в голове не укладывается!

— Ты взял другое имя?

— Вот и нет. У каждого еврея есть еврейское имя. С рождения. Даже если он сам об этом не знает. И со временем, когда он приходит к Ха-Шему, он узнает свое имя. Я, кстати, пользуюсь обоими. Здесь я Шимон, а у мамы или при встречах с такими, как ты, — Сэнди.

— Слушай, расскажи мне про вашего ребе.

— А что тут говорить? Он наш лидер и наш учитель. Мы любим его, а он любит всех нас.

— И вы во всем его слушаетесь?

— Нет, ну нельзя же все понимать так буквально, Том! — Уилл удивленно поднял брови, но тут же вспомнил, что десять минут назад представился Сэнди репортером журнала «Нью-Йорк» Томом Митчеллом. Имя он позаимствовал у своего лучшего друга, а в качестве фамилии выбрал девичью фамилию матери. — Просто ребе знает, что нам нужно. Он наш пастырь. Ему виднее, что нам делать, как жить и на ком жениться. Поэтому можешь считать и так: мы слушаемся его во всем.