Праведник - [4]

* * *

Марк помогал подбирать команду. Порекомендовал сначала разобраться с земляками. Наладить работу штаба. Потом, имея опыт — расширять деятельность организации.

Француз снял себе уютную квартирку в центре города. Каждое утро я приезжал к нему — просматривали анкеты, звонили. Рассказывали, что, возможно, скоро получится организовать полет. Спрашивали, есть ли свободное время, чтобы помочь. Приглашали на собеседование.

С теми, кто приходил, разговаривал Марк. Узнавал причины, по которым хотят улететь к звездам. Выяснял, как они понимают перелет и саму колонизацию.

После ухода очередного «претендента» француз подводил итог — полетит или нет. За первую неделю ни одной подходящей кандидатуры для работы в команде не появилось.

«Костюмы» забеспокоились. Потребовали прервать общение на пару дней. Пришлось врать Марку, что заболел.

Когда «выздоровел», француз предложил сменить роли. Теперь собеседовал я — он слушал, вмешивался только иногда. Помогал сделать вывод. Команда не собиралась.

Только Андрей будоражил столицу, снимал один за другим сюжеты про «первый восточнославянский корабль колонистов». Несколько раз мы с Марком мотались в Минск — посмотреть, как движется дело, помочь с поиском активистов. Помогали в основном разговорами с перспективными людьми — Энди продолжал работать журналистом, на все времени не хватало.

Димка ходил задумчивый, просил его не трогать — пока не «дозреет». Ролевик пообещал собрать своих, поклялся, что все, как один, полетят — и пропал. Студентка неделю активно работала вместе с нами, заскучала — и уехала в Крым. На отдых. Позвонила с границы — ей, видите ли, стыдно было сказать в лицо.

— Она полетит, — сказал Марк, откидываясь на спинку дивана. Ноутбук удобно лежал на коленях. Дома француз ходил в трико и майке. — А в штабе лучше без нее. Про паренька не жалей — детям на звездах делать нечего. Там романтики мало будет. Много грязи и пота. Вот, смотри, может, этот согласится?

Закончился июнь, начался июль — а видимых результатов не было.

— Скоро сказка сказывается, — не унывал француз. — Сейчас лето — пора отпусков. Кто хочет улетать от такой погоды? Осенью будет легче.

Я соглашался, но установил себе последний срок — четырнадцатое июля — после которого прекратить метаться.

* * *

Четырнадцатого была суббота.

С утра, пока не началась жара, я ушел за город — к роднику. Разлегся на холме над источником. Посмотрел на ленту Днепра, далеко на севере перечерченную мостом объездной дороги. На луга, лежащие на том берегу до горизонта. На старый дуб на склоне, разбитый молнией еще до моего рождения. Дерево почти засохло — но на некоторых ветках зеленела листва.

Я позвонил Андрею — сказать, что сворачиваемся.

— Сябра? — удивился журналист.

— Ты чего на белорусский перешел?

— Нравится, как звучит, — хмыкнул Энди. — «Друг» — тоже неплохо, но не так. Сябр, сябра — слышишь, каково?

— Нет, — признался я. — Я в понедельник скажу Марку, что мне надоело. Ты там тоже заканчивай. В этой стране все равно ничего не организовать. Народ инертен. Народ безмолвствует!

— Что-то случилось?

— Да нет, просто…

— Слышал, что Эдисон говорил?

— Да. «Если штука, которую вы собрали, работает не так, как вы задумывали, это еще не значит, что она вообще не работает».

— Прикольно, — усмехнулся журналист. — Я про другое. Дословно не помню, суть такая — короче, если бросишь дело, никогда не узнаешь, насколько близко ты был к успеху.

— Далек.

— Слушай, а чего только в понедельник? Марк уехал?

— Нет. Насколько я в курсе, — поправился я.

— А чего ты сейчас не с ним?

— Так суббота.

— И что?

— Выходной.

— А, — Андрей помолчал. — Так ты по выходным колонистами не занимаешься?

— Ну да.

— И по будням с девяти до шести?

— А как?

— А Марк?

— А он что, не человек?

— Марк — что говорит?

— Ничего, — я удивился.

— А, — Энди, похоже, о чем-то задумался. — Понятно. Так ты спрыгиваешь?

— Чего? — я обиделся. — Дружище! Если хочешь что-то сказать…

— Зачем? Ты перегорел.

— А ты — нет? Да бесполезно это все. С таким народом…

— Тот, кто хочет чего-то добиться — ищет средства, кто не хочет — ищет оправдания, — Андрей хмыкнул. — Про праведников теперь с Марком говорить? Отзвонись в понедельник. Давай, сябра.

Я лежал на холме. Смотрел в высокое белесое небо. Думал.

Представил, что меня ждет, если все брошу. Вспомнил, как радовались потенциальные колонисты, когда узнавали, что наконец-то появился организатор. Усмехнулся, осознав, что про себя называл их «моими людьми».

Сел. Решился. Может быть, эту стенку невозможно проломить. Значит, придется разбить голову.

Я спустился к роднику. Впервые почувствовал, что собираюсь улететь навсегда. Что после старта уже никогда не смогу вернуться сюда — к этому источнику. Гулял до вечера. Прощался.

* * *

На следующий день поднялся, пока родители и брат еще спали. Сделал себе легкий завтрак — яичницу, кофе с печеньем. Под окном шумел небольшой парк, залитый солнцем. Тихо играло радио. Идиллия, одним словом. На душе было спокойно и радостно — я точно знал, что надо делать. И мне хотелось побыстрее начать.

Когда допивал кофе, проснулась мама. Пришла на кухню, недовольно зевнула, усаживаясь напротив.