Праведник. История о Рауле Валленберге, пропавшем герое Холокоста - [8]

Эйхман не только не выполнил установленных планов, он чувствовал, что не отвечает собственным представлениям о компетентности. Во время одной из пьяных вечеринок он говорил своему другу Гессу, что обязан убить любого еврея, какого только мог заполучить в свои руки. «За любое, даже малейшее сомнение когда-нибудь придется заплатить дорого».

У многих высокопоставленных нацистов были среди евреев свои «любимчики»: им помогали бежать за границу или обеспечивали лучшее, чем с другими, обращение. Кроме того, некоторые нацисты охотно брали взятки и без всякого стеснения торговались с евреями, обещая им за деньги свободу. Эйхман на подобное никогда не шел. Он был убежден, что исключений быть не должно, и никакие причины: политические, сентиментальные или корыстные — на решения о депортации влиять не могут. Как вспоминал Генрих Карл Грубер, немецкий протестантский священник, выступавший на процессе Эйхмана в Иерусалиме, всякий раз, когда он просил Эйхмана за какого-нибудь человека, ответ того неизменно был отрицательным. «Он был холоден, как кусок льда или мрамора, — говорил Грубер. — Ничто не трогало его сердца». Или, может быть, ничто не могло поколебать его здравый смысл? Однажды один из помощников Эйхмана стал настаивать, чтобы для еврея по имени Авраам Вейс было сделано исключение. Вейс изобрел способ электрического освещения, неразличимого с высоты: использование его во время ночных бомбежек сулило большую выгоду. Наверное, столь изощренный ум можно было использовать и для других ценных для рейха изобретений? Вейс был полезен чисто с военной точки зрения. Эйхман, однако, решил по-своему: «Поскольку изобретение уже передано в Патентное бюро рейха, этот человек нас более не интересует». Во власти Эйхмана находились сотни тысяч человек, но его всевидящее око не упускало ни одного. Услышав, например, что некий французский еврей по имени Макс Голуб должен получить в ближайшее время паспорт одной из южноамериканских стран, он приказал захватить Голуба в индивидуальном порядке и отправить его в Освенцим с первым же железнодорожным составом.

И все-таки ничто так ярко не иллюстрирует тщательного внимания Эйхмана к мелочам и его решимости не упускать ни единого человека, как случай с Дженни Коцци, уроженкой Латвии и вдовой старшего офицера итальянской армии, еврейкой, которую задержали во время одной из облав, проведенных нацистами, когда они захватили Латвию. В Риме товарищи покойного мужа г-жи Коцци потребовали от итальянского Министерства иностранных дел, чтобы оно добилось ее освобождения. МИД Италии вручил соответствующее представление МИДу Германии, а оттуда, в свою очередь, запрос передали в штаб-квартиру Эйхмана. Итальянцы натолкнулись на резкий отказ. Тогда они сделали еще одну попытку — спасти вдову известного офицера, к тому же гражданку Италии, было для них делом чести. Но Эйхман отказал снова. Он счел запрос, как он выразился в ответе своему Министерству иностранных дел, «неоправданным» и просил министерство, чтобы оно убедило итальянского посла оставить попытки защитить «еврейку Коцци». Тем не менее, итальянцы продолжали настаивать, и вскоре штаб-квартира фашистской партии в Риме направила письмо с просьбой об освобождении синьоры Коцци руководству нацистской партии в Берлине. Но Эйхман опять ответил отказом, и вдова итальянского офицера навсегда сгинула в рижском концентрационном лагере. Как однажды объяснил Эйхман своим коллегам: «Любое исключение создает прецедент, препятствующий делу очищения от евреев».

Что лежало в основе столь целеустремленного и безжалостного преследования любого, даже самого последнего еврея: личная ненависть к еврейскому народу, фанатическая приверженность нацистской идеологии, патологическая верность служебному долгу или все три фактора сразу — сказать трудно. Скрываясь потом, через несколько лет, в Аргентине от правосудия, Эйхман говорил пронацистски настроенному нидерландскому журналисту Вилему Сассену: «Лично мне евреи не сделали ничего дурного… Мы не преследовали противника в индивидуальном порядке. Это было политическое решение, на которое я стопроцентно работал». Конечно, эти слова, как и заявление о том, что на его совести 5 миллионов евреев, могли быть сказаны просто ради эффекта.

Что, однако, несомненно — это необычайная добросовестность, с которой относился Эйхман к своей «работе». По-видимому, невыполнение возглавляемым им отделом намеченного плана почти во всех странах Европы должно было порождать у него ощущение неудачи. Мы, однако, не знаем, насколько строго оценило начальство его усилия. Примечательно, что Эйхман так и не получил звания выше оберштурмбанфюрера (подполковника), которое ему присвоили в октябре 1941 года, и не был награжден ни одним знаком отличия вплоть до самого конца 1944 года, когда Гиммлер не без некоторого раздражения отметил его «достижения». Хотя, с другой стороны, когда на повестку дня вышло действительно «большое дело» — уничтожение всего еврейского населения Венгрии, его поручили именно Эйхману, откуда следует, что Гиммлер по-прежнему доверял ему.