Правда жизни - [93]

– Оказывается, шкелет не целый, – заметил Снежок, осторожно отгребая землю лопатой.

– Глянь, жетон до сих пор висит, – показал Том. – Думаешь, надо откопать?

– Без понятия, – ответил Снежок. – Не каждый день приходится немецкие шкелеты откапывать. Погляди, тут только часть грудной клетки, и все.

– Не оставлять же его здесь, – сказал Том. Снежок засопел и задумался.

– Может, пусть у тебя в доме или в сарае полежит, пока суд да дело?

– Нет уж, на фиг мне такое добро.

– Да не укусит он тебя, шкелет этот немецкий.

– Да пошел ты!

Снежок снова почесал в затылке.

– Ну ладно, давай пока его снова стеклом привалим, а я потом пришлю кого-нибудь. Помоги-ка поднять.

Мужчины не спеша побрели обратно к дому. Том налил себе и полицейскому немного виски. Снежок, лизнув карандашный огрызок, усердно записывал что-то в блокнот. Вслух он вспомнил, что, когда самолет разбился, куски металла разлетелись повсюду и некоторые упали в нескольких акрах от основной части фюзеляжа. Вместе с Томом они пришли к выводу, что кабина раскололась пополам, как и туловище летчика, и врезалась в илистый берег ручья. То поднимавшаяся, то убывавшая вода вымыла землю, так что из нее показалась носовая часть, на которую и наткнулся Фрэнк. Снежок захлопнул блокнот и заключил, что он доложит о находке в местный совет и в управление полиции. Он подвинул пустой стакан через кухонный стол, чтобы Том налил еще.

Снежку не сказали о том, что Фрэнк украл из церкви колокол мира. Вместо этого Кэсси отвела его к Энни-Тряпичнице и заставила признаться и попросить прощения. Энни должна была сама решить, сообщать в полицию или нет.

– Зачем же ты бабушку под монастырь подвел? – услышал Фрэнк от Энни-Тряпичницы. – Чего я тебе плохого сделала?

– Я не нарочно! – залился слезами Фрэнк. – Не хотел я вас подводить!

– Оно, конечно, может, и так. Да только вот подвел. Подумали, что я воровка, а украл ты.

– Юна просила тебе передать – сама решай, сообщать в полицию или нет, – сказала Кэсси, вглядываясь в обстановку комнаты, зачарованная бутылочками, пузырьками, флаконами и сушеными травами.

– Чего? Чтобы Снежок шнобель свой потный куда не надо совал – толку от него все равно никакого. Да на что оно мне? Нет, дай-ка я подумаю.

Энни думала и по-птичьи всматривалась в шмыгающего носом Фрэнка. И так свирепо она на него смотрела, что он опустил взгляд в землю.

– Нет, – наконец сказала она. – Не будем мы доносить в полицию. Расскажем пчелкам, да, сынок?

Фрэнк поднял глаза.

– Каким пчелкам? – не поняла Кэсси. Энни загадочно улыбнулась Кэсси:

– Он знает. Пусть Юна скажет, что нашла колокол в канаве, и отнесет его в церковь. А ты, Фрэнк, должен мне отработать, что натворил. У меня дров на зиму нет. Нарубишь мне поленницу на очаг. Что скажешь?

Фрэнк молчал. Он смотрел на Энни-Тряпичницу, как будто это была лесная колдунья.

– Я бы на твоем месте согласилась, да поживее, – сказала Кэсси.

– Ладно, – сказал Фрэнк.

– Да большую поленницу, слышишь? – добавила Энни. – Зима впереди долгая. Не одну субботу придется тебе потрудиться.

– На твоем месте я бы все равно согласилась, – опять подсказала Кэсси.

– Хорошо, – сказал Фрэнк.

– Ну что ж, на том и порешим. Топор умеешь в руках держать, а, Фрэнк?

– Нет.

– Не умеешь? Такой большой парень, совсем взрослый! Ну, тогда пора тебя научить, точно?

36

– Мам, куда мы идем? – уже несколько раз спросил Фрэнк, но так и не получил вразумительного ответа.

Кэсси лишь сказала, что они идут в город и что ей нужно кое-что ему показать. Они доехали на автобусе до центра и прошли по Тринити-стрит к Бродгейту. Мать изменилась в последнее время, подумал Фрэнк. Начать с того, что она стала пользоваться другими духами, походка у нее стала пружинистей, и она как будто не могла сдержать улыбку.

Кэсси повела Фрэнка через Бродгейт. Он охватил взглядом пространство от красивого островка-лужайки в форме креста, перекликающегося с трансептом разрушенного бомбами собора, до волнующей статуи Леди Годивы, олицетворявшей теперь жертву, принесенную городом. Это бесповоротно современное место – зеленый островок безопасности в начале пешеходной зоны – стало центральной точкой города, его символом, как бы обещавшим новую жизнь после военной катастрофы.

Кэсси взошла с Фрэнком по белым ступенькам портика к колоннам.

– Мы что, в банк? – спросил Фрэнк.

– Нет, не в банк, – ответила, наконец, Кэсси. – Я привела тебя сюда, Фрэнк, чтобы кое-что рассказать. Надеюсь, ты поймешь.

Фрэнк моргнул.

– Примерно тринадцать лет назад, чуть меньше, я стояла на этих ступеньках с малышкой девочкой на руках. Понимаешь, все считали, что я не смогу стать ей хорошей матерью. И вот они нашли добрую женщину, чтобы отдать малышку на воспитание, чтоб ей хорошо потом жилось. Сердце у меня, конечно, разрывалось. И сейчас разрывается – каждый день.

Кэсси остановилась, открыла сумочку, нашарила носовой платок и высморкалась. Потом захлопнула сумку и продолжила рассказ.

– А потом, еще через несколько лет, все повторилось. Я стояла здесь уже с другим малышом, на этот раз мальчиком. Должна была отдать его. Но видишь вон тот шпиль Святого Михаила? Я глянула туда – он как иглой небо пронзил. Мне даже будто послышалось, как об тот шпиль облака рвутся. А это сердце мое рвалось, и я это слышала. А мальчик тот был ты, и не могла я тебя отдать. Не могла еще раз на такое пойти. И вот твоя бабушка придумала, как мне тебя оставить, хоть это и было для всех нелегко – я ведь чокнутая и, по правде-то, не очень хорошая мать.