Правда об украинцах и Украине - [37]

При Екатерине II в управлении Церковью происходило нечто непонятное: «в течение 10 лет (1763–1774) два синодских обер-прокурора высказывали в высшей степени странное отношение к православию. Первый из них, Мелиссино, предложил Священному Синоду снабдить синодального депутата в комиссию для составления уложения такими предложениями реформ церковной жизни: об ослаблении и сокращении постов, которые, за тяжестью их, «редко кто прямо содержит», об уничтожении суеверий касательно икон и мощей, о запрещении носить образа по домам, о сокращении церковных служб, для «избежания в молитве языческого многоглаголания», отмене составленных в позднейшие времена стихир, канонов, тропарей, о назначении вместо вечерен и всенощных кратких молений с поучениями народу, о прекращении содержания монахам, о дозволении выбирать из священников епископов без пострижения в монашество, о разрешении епископам проводить брачную жизнь, о разрешении духовенству носить «пристойнейшее» (?!) платье, об отмене повиновения умерших, будто бы дающего простым людям лишний повод к вере в мытарства, а попам к вымогательству, о дозволении браков свыше трёх, о запрещении причащать младенцев до 19 лет, пока не научатся вере. Священный Синод отклонил эти предложения и составил свой собственный наказ».

Много лет назад знакомился я с идеями «обновленцев» в Русской Православной Церкви 1920-х годов. Тогда противники патриарха Тихона выдвигали, по сути, те же требования, что и Мелиссино. При этом они ссылались на опыт Церкви первых веков христианства. И вот я вдруг узнаю, что своего рода «обновленчество» существовало и в екатерининское время!

Продолжу цитату из книги Поселянина:

Другой обер-прокурор, бригадир Чебышев «был совершенно неверующий человек и решался открыто… заявлять о своём неверии в бытие Божие; в присутствии членов Синода говорил «гнилые слова», и, пользуясь властью, задерживал издание сочинений, направленных против распространяемого тогда модными писателями неверия».

Ну, что ж, что неверующий, но, возможно, чиновник отличный, может Синод в руках держать, императрице такие и нужны. И всё же, думается, простой такт, нормы приличия требовали от неё более уважительного отношения к высшему органу церковной власти. Следовало бы назначить на эту должность хотя бы формально верующего чиновника, либо неверующего (это его личное дело), но с запрещением говорить о своём неверии.

«Но, — продолжает Поселянин, — самыми грустными проявлениями церковной политики Екатерины было отобрание в казну монастырских имений и введение монастырских штатов». Архиереи из великороссов, в отличие от выходцев из малороссийского монашества, вместо тщетных сокрушений о понесённых Церковью утратах, обдумывали пути устроения монастырской жизни в новых условиях. В оскудении монастырей «сёлами и виноградами», в их обнищании они открывали новые возможности для возрождения в них подлинно аскетического духа. В монастырях они вводили общежительный устав.

Но более всего развело русское и украинское духовенство отношение к государству. Идеал украинца — домик и вишнёвый садочек, идеал русского — могущественная Святая Русь. Украинцы — народ хозяйственный, русские — народ политический, что заметила даже чуждая русскому духу, но стремившаяся укрепить императорскую власть Екатерина II, сделавшая соответствующий выбор.

Итак, малороссийские монахи внесли вклад в приобщение русского духовенства и вообще грамотного общества к достижениям европейской культуры, как и к её недостаткам — схоластике, догматизму, диалектике как искусству словесной изворотливости, чувству избранности и т. п.

При этом первые «просвещённые» украинские деятели относились к «тёмным» русским ученикам и коллегам с высокомерием. Многие из них могли бы повторить слова митрополита Димитрия Ростовского (он причислен к лику святых Русской Православной Церкви): кругом здесь невежество, не знаю, кого надо прежде просвещать — паству или пастырей. И так было во всём. Хотя, объективно говоря, гордиться им было особенно нечем. Культура, какую они несли в Россию, не была их созданием. Это была культура Западной Европы, которую переняла Польша. А от Польши она, всё более адаптированная к условиям православного восточнославянского ареала, перешла к украинцам. Так что украинцы послужили в большей мере лишь передаточным звеном в процессе вестернизации (или, скорее, европеизации) России, начавшемся ещё до Петра I и в известной мере подготовившем почву для петровских преобразований.

Признавая вклад названных персон в русскую культуру и политическую жизнь, следует всё же иметь в виду, что, по мнению авторитетных специалистов, они способствовали отходу её от своего магистрального пути. Например, внедрение взятого с Запада партесного церковного пения остановило развитие прежнего русского музыкального строя. Даже великий Гоголь создавал литературные шедевры мирового значения якобы на русские темы, в действительности, не имевшие к русской жизни никакого отношения (см. об этом в Интернете мою работу «Николай Гоголь — гениальный украинский русскоязычный писатель»). Он противопоставлял холодный, жестокий, бесчеловечный Петербург и Россию Ноздрёвых, Собакевичей и прочих «мёртвых душ» (что вызывало тогда многочисленные протесты ряда представителей русской общественности) прекрасной Украине с её упоительными майскими ночами и могучим Днепром, до середины которого долетит редко какая птица. Он воспевал Русь как неудержимую «птицу-тройку», забывая, что-бричка-то везёт прохиндея, «приобретателя» Чичикова. Русский идеал подвижника был Гоголю непонятен, и он нарисовал свой идеал — казака, который доблестно воюет, виртуозно орудует саблей и палит из ружья, добывает богатство, чтобы тут же спустить его в ходе весёлой пьянки и гулянки. Венцом антирусского творчества украинцев стала поэзия Тараса Шевченко, пронизанная ненавистью к «москалям» и призывами к мести этим оккупантам и угнетателям, закабалившим ранее вольное казачество («…вставайте, кайданы порвите и вражою злою кровью волю окропите!»).