Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - [43]

Конец 1980 года (сентябрь-декабрь) показал нам, что в этом деле мы не до конца смогли использовать положительные результаты боевых действий в провинциях. Власть режима Кармаля устанавливалась пассивно, непрочно, и с уходом подразделений СА и ВС ДРА из того или иного аула власть моментально разбегалась, исчезала. Мы прекрасно понимали, что идея длительного пребывания подразделений 40-й армии и афганской армии в населенных пунктах с целью укрепления режима исходила из центра от самого Бабрака. Подыгрывая Бабраку, эту идею тайно от нас поддерживал посол Табеев. Его скрытую игру нам следовало сорвать.

Бабрака, его обработку, я возьму полностью на себя. Что касается Анахиты, то я буду уделять ей и лично, и через Анну Васильевну первостепенное внимание. Что касается членов ПБ, особенно Нура и Зерая и отдела адморганов — тут в их обработке должен будет играть первую роль Виктор Георгиевич Самойленко. А как быть с послом и его окружением? Представителем КГБ? Представителем ЦК? Надо выработать такую линию: наибольшее сближение, демонстрация уважения с нашей стороны, усыпление их бдительности постоянным информированием и постоянным согласованием с ними различных мероприятий. Но — сохранение полной независимости в решении тех задач, которые нам определял Генеральный штаб и министр обороны.

Если говорить начистоту, наверное, я все-таки переоценивал Табеева. На первых порах допускал в отношении с ним даже большую степень информирования, чем мы договаривались. Мы ходили еженедельно на встречи втроем — я, Самойленко и Черемных. Посол резервировал по четвергам два-три часа для Главного военного советника. На эти встречи приглашались Спольников и Козлов. Конечно, встречи имели характер строгой конфиденциальности. Потом более подробно я об этих встречах расскажу.

На встречах с послом я старался — как на духу говорю — быть откровенным. Почему? Потому что рассчитывал на взаимную откровенность, хотел заполучить то, что они обсуждают без нас. Но Табеев был настолько прямолинеен, и в то же время беспардонно груб и хитер, что после одной из встреч, выходя из посольства, я плюнул, выругался и решил:

— Виктор, будешь сюда ходить один.

— Хотя бы с Володей, — ответил Самойленко. — Иначе меня одного они распнут уже на следующем рауте.

— Мне надо поостыть, — говорю. — А у Черемных язык как бритвенное лезвие… До драки дело дойдет…

— Я готов хоть сегодня вечером в бой, — буркнул Черемных.

— Даю тебе совет, мой любимый комиссар: нет хвоста — виляй улыбкой.

Потом, оставшись один, я долго размышлял: почему все-таки эти люди под крышей посла разжигают между нами огонь?

Думаю, что буквально после нашей первой встречи посольские собеседники пришли к ложному пониманию, что, дескать, ГВС со своей группой склоняется к полной зависимости от них, и они могут ему диктовать, как воевать, как оперировать силами и средствами, какие вести переговоры и т. д. Вероятно, они считали, что раз у них не вышло привлечь нас в партком, то теперь они не упустят шанса подмять под себя Главного военного советника.

Дело прошлое! Анахита как-то мне сказала, что одна из наших ошибок в Афганистане заключалась в том, что Москва прислала туда Чрезвычайным и полномочным послом мусульманина. Я удивился:

— Почему?

А она говорит:

— Коварства у нас самих достаточно. Советский Союз мог бы иметь здесь своего православного представителя. — И добавила: — А в законах шариата мы сами разберемся без мусульманина-коммуниста.

Это было мудрое замечание.

Так вот, после первых нескольких встреч я заметил, что он уже начал диктовать: где ставить гарнизон, где роты, где батальон. Мне — военному специалисту! Или тому же Черемных! И это после того, как наши планы, разработанные двумя квалифицированными штабами, завизированы Начальником Генерального штаба, утверждены министром обороны!..

И я перестал ходить на эти встречи, но Самойленко, изредка Черемных, по моему настоянию все же ходили, чтобы у посла не было повода предъявлять нам претензии. Мои товарищи всякий раз, чертыхались, возвращаясь оттуда и просили не направлять их больше на такое «задание». Но я настаивал на своем. Дело в том, что наши соображения и наши рекомендации, высказывавшиеся министру обороны Рафи, членам Политбюро, и особенно Нуру, Зераю, Кештманду — лишь одна сторона медали. Посол, также располагая связью с Наджибом и Бабра-ком, мог проводить определенную линию, не согласованную с нами — при этом он зачастую соглашался с мнением Бабрака (а тот, напомню, считал, например, что во всех провинциях, волостях и уездах надо иметь стационарные гарнизоны).

…На пятые сутки я уже ходил, прихрамывая, по палате и потарапливал врачей, чтобы поскорее меня выписали — подчиненные должны видеть своего военачальника в строю. Голова полнилась заботами, не имеющими отношения к моему драгоценному здоровью. Предстояло продолжить активные боевые действия, укрепить власть вокруг Кабула и Кандагара, вдоль связывающей их магистрали, направить туда подразделения для очистки аулов от душманов.

Через несколько дней меня выписали.

Главным объектом нашего внимания оставался Бабрак. Мы делали вполне определенный вывод: Бабрак Кармаль не способен организовать и контролировать власть на местах.