Правда о «золотом веке» Екатерины - [17]

А в ночь на 19 января собирается семейный совет Долгоруких. Послушаем, как они жалеют бедного мальчика, умирающего в четырнадцать лет и три месяца, как им плохо без будущего члена их рода:

– Император болен, и худа надежда, чтобы жив был. Надо выбирать наследника,

— кидает пробный шар Алексей Долгорукий, отец Ивана и Екатерины.

— Кого выбирать в наследники думаете?

— спросил Василий Лукич.

Князь Алексей ткнул пальцем в потолок, где были покои Катерины, его дочери:

— Вот она!

Сергей Григорьевич:

— Нельзя ли написать духовную, будто бы императорское величество учинил её наследницей?

Василий Владимирович:

— Неслыханное дело вы затеваете, чтобы обрученной невесте быть российского престола наследницей! Кто захочет ей подданным быть? Не только посторонние, но я сам и прочие нашей фамилии — никто в подданстве у неё быть не захочет. Княжна Катерина с государем не венчалась.

— Хоть не венчалась, а обручилась,

— возразил князь Алексей.

Василий Владимирович:

— Венчание иное, а обручение иное. Да если бы она с государем и в супружестве была, то и тогда учинение её наследницей не без сомнения было бы.

Сергей Григорьевич:

— А мы уговорим графа Головкина и князя Дмитрия Михайловича Голицына, а если они заспорят, мы будем их бить. Ты в Преображенском полку подполковник. А князь Иван майор, и в Семёновском полку спорить о том будет некому.

Василий Владимирович:

— Что вы ребяческое врете! Как тому можно сделаться? Как я в полку объявлю? Услыша от меня об этом, не только будут меня бранить, а и убьют.

После этого спора князья Василий Владимирович и Михаил Владимирович уехали.

А остальные еще долго упражнялись в том, кто лучше напишет духовное письмо, лучше всего подделав подпись умирающего. Написали свои версии Василий Лукич, Сергей Григорьевич и Алексей Григорьевич. Тут князь Иван, лучший друг умирающего императора, вынул из кармана лист бумаги:

— Вот посмотрите, вот письмо государевой и моей руки: письмо руки моей слово в слово как государево письмо: я умею под руку государеву подписываться, потому что я с государем в шутку писывал.

После чего Иван подписал бумагу: «Пётр». Все члены семейного совета сочли, что очень похоже и что если государь не подпишет сам, пусть Иван подпишет за него.

А император ничего уже не подписал. Пока Долгоруккие в очередной раз решали, как получше его использовать, император бредил, звал близких людей, в том числе умершую недавно сестру, княжну Наталью.

Во втором часу ночи на 19 января он произнес фразу:

— Запрягайте сани, хочу ехать к сестре.

И

«умер на руках действительно любившего его воспитателя — Андрея Ивановича Остермана»

[32. С. 91].

Что характерно — с умиравшим был до конца один человек — въедливый учитель Остерман. Андрея Ивановича много раз ославили и интриганом, и мелким подлецом, способным втереться в доверие и обмануть, и наглым типом, и жуликом, и пройдохой, и хитрым немцем, который паразитировал на богатствах чужой ему страны. Скажем сразу — всё это чистая правда, и все эти не самые почетные титулы Генрих–Андрей заслужил.

Но давайте уж договорим до конца: самая скверная характеристика Андрею Ивановичу сделана историками со слов тогдашнего русского дворянства. Ведь почти все, что мы знаем об этом человеке, написано именно русскими дворянами, и лишь очень немногое — зарубежными дипломатами, которых Андрей Иванович ловко обманывал в пользу Российской империи, и они его тоже не любили.

Да, русскому дворянству он очень не нравился — и из–за его пройдошливости — сами они были люди более богатые, всегда сытые, а потому и более бескорыстные. И из–за его всегдашней деловитости — сами они были разгильдяями и к тому же настолько плохо воспитанными людьми, что считали свою неорганизованность чем–то хорошим, а вечную занятость — плохим. И из–за его образованности — сами–то они ею не страдали.

А особенно их раздражала принадлежность Андрея Ивановича к «немецкой партии»… и они почему–то не хотели задать себе простого вопроса: почему, хотелось бы знать, он, этнический немец, должен был принадлежать к другой партии?! Но об этом позже.

Русская аристократия наивно считала, что если она живет по традиции своего народа — собирает грибы, пьет водку и ездит в санях — то, следовательно, они хорошие люди, лучше немцев. Они хотели бы, чтобы поведение немцев, тем более немцев, которых они не любили, подтверждало эту нехитрую мысль, — а поведение Генриха Остермана ее отнюдь не подтверждало.

Потому что пока князья Долгорукие готовили новую подлость и клятвопреступление, Остерман провожал в последний путь императора, который уже никого не мог осыпать никакими милостями — и потому был отброшен Долгорукими, как ветошь.

Мне же бывает трудно отделаться от мысли, что русская аристократия дорого бы дала за то, чтобы выглядеть так же достойно, как Остерман. И охотно приписала бы себе поступки немецкого попова сына.

А ЕСЛИ БЫ НЕ ПОМЕР?!

Да, действительно, а что, если бы не проклятая оспа?! Представим себе, что император остался бы жив, — шанс у него явно был. Если вам хочется в это поиграть, давайте придумаем «путешественника во времени», который сумел шмыгнуть к царю со шприцем, полным бициллина. Что тогда?